Избранное

В комнате царила тишина, гости замерли с открытыми ртами, стараясь не проронить ни звука из поучительного рассказа высокопоставленного священнослужителя о пути святого Павла в Дамаске, о несчастных соотечественниках, закинутых судьбою в Лондон, а то и Париж, об этих наших талантах, что пописывают «совсем недурственные статейки» и тем не менее олицетворяют собой все несчастья своей страны.

Ивице стало вдруг до тошноты противно сидеть за этим праздничным столом, и он встал, резко отшвырнув стул. Назревал досадный инцидент, но в ту минуту, когда, казалось, скандал был неминуем, молодой священнослужитель Алоиз, движимый безотчетным предчувствием, вскочил на ноги и нечаянно опрокинул бокал с красным вином, которое залило девственные колени барышни Софики; это привлекло внимание всей компании.

— Ха-ха, ха-ха, да это — крестины! — грянул могучий хохот королевского хранителя королевских печатей Навалы, а старый Тичек, добродушно смеясь, подхватил эту шутку и принялся громко зубоскалить, потешая женщин; вскоре все общество весело смеялось и что есть мочи надрывало глотки. Бог знает, до чего дошли бы шутники, если бы за столом не присутствовали лица духовного звания, которые, как известно, в подобных деликатных случаях имеют обыкновение вести себя стыдливо, как римские весталки, и выражают свои чувства лишь наивным вращением глаз, будто у них в жилах не течет кровь, как у всех смертных, будто поборы при крестинах не составляют львиную долю доходов этих почтенных скромников.

Залитая красным вином скатерть, напоминавшая окровавленную повязку, только что снятую с открытой раны, вызывала бурный восторг подвыпивших гостей. Но вот подали замешанный на «настоящей хайдинской муке» слоеный пирог с сыром, приготовление которого создало Цецилии славу непревзойденной кулинарки, и все начали снова наливать вино, чокаться и громко кричать. В общей сумятице и гвалте про Ивицу совсем забыли, а он стоял растерянный, не зная, что предпринять. Наконец он порывисто наполнил свою стопку, нагнулся к Софике и, смеясь ей в лицо, быстро и смущенно стал бормотать какие-то бессвязные слова.

Ивицу сводила с ума мягкая теплота, исходившая от ее кожи, его пьянил пряный запах ее густых волос, он не мог отвести беспокойного и настойчивого взгляда от хрупкого драгоценного крестика, что едва виднелся в открытом вырезе лифа, приподнятого грудью, маленькой, белой девичьей грудью Софики.

— Ха-ха-ха, крестины! Поздравляю, поздравляю!

Ивица чокнулся с Софикой; она улыбалась в ответ, кокетливо касаясь его руки кончиком мизинца; Ивицу жгло прикосновение ее слабого пальчика и, потеряв голову, он хотел снова сесть за ненавистный стол с гнусным монсеньёром, но вдруг раздался треск — один из ящиков, покрытых плахтой и служивших импровизированной скамьей, сооруженной в углу для детей, развалился, обнаружив тщетные усилия хозяев скрыть отсутствие мебели. Вслед за треском раздался пронзительный жалобный плач маленькой Терики, которая расцарапала гвоздем руку. Все вскочили и забегали.

— Ну-ну-ну, ничего, сейчас пройдет, — суетились возле пострадавшей девочки разом и мать, и многочисленные кумушки; боже, сколько же их набралось! Двоюродные тетки вместе с прочими родственницами женского пола хлынули в коридор, увлекая Терику за собой. Было решено промыть рану под водопроводным краном, и женщины искренне обрадовались удобному предлогу, который позволял им отлучиться на несколько минут.

Крикливые возгласы, хлопанье дверей и надрывный плач ребенка вывели Ивицу из его возбужденного состояния и, оторвавшись от Софики, он вместе с женщинами вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.

* * *

Землю еще окутывал сумрак.

Наступал час пепельно-зеленого рассвета, когда люди неслышно скользят, словно тени, а каптолские особняки, к которым ведут стертые мраморные ступени и массивные кованые ворота, украшенные бронзовыми львиными головами, кажутся покинутыми и навевают печаль.

Тягуче и нестройно пробили башенные часы; вслед за ними послышались удары тяжелых колоколов церкви Блаженной Девы Марии, а после этой увертюры запел многоголосый хор каптолских колоколов, что трезвонят весь божий день от зари до поздней ночи. Неясные очертания старинных строений, слепые окна которых наглухо закрывают ставни, содрогнулись в дымке под напором сильных звуков, и густую молочно-белую пелену сентябрьского воздуха подернула зыбь, а мощные волны церковного звона, будто воды взбушевавшейся реки, забились о стены, стекла и кровли домов.