Избранное

З и л ь б е р б р а н д т. Мне кажется, дорогой господин доктор, что все-таки не совсем корректно было говорить так в присутствии постороннего лица. Его превосходительство Фабрици, правда, кузен господина тайного советника, но для семьи он все-таки посторонний. Конечно, конечно, господин доктор, я понимаю ваше нервное состояние, но если бы вы позволили себе эту, без сомнения, грубую шутку в адрес моей скромной особы, хотя бы с глазу на глаз. Das könnte ich zwar auch dann nicht verstehen, aber jedenfalls verzeihen![296] Но так, господин доктор, так грубо, так несправедливо, и при постороннем лице…

Л е о н е. Я вас уже трижды просил, Зильбербрандт, отстаньте наконец от меня! Какого черта вы ко мне привязались? Видите же, что я занят! Сами знаете, слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Gemeint — gesagt, gesagt — getan![297] И потом, запомните: Il n’y a point des roses sans épines![298] А теперь я вас еще раз прошу: оставьте меня в покое. Надоело мне говорить обо всем этом и, честное слово, вы бы мне сделали величайшее одолжение, если бы оставили меня одного!

З и л ь б е р б р а н д т (отчаявшись, растерянно молчит, потом плаксиво, потеряв остатки достоинства). Господин доктор, войдите в мое положение! Ведь я в семье Глембаев исповедник ее сиятельства госпожи баронессы и ее секретарь по благотворительным делам, я наставник ее сына. Поверьте, я бы не придал всему этому никакого значения, не будь здесь рокового стечения обстоятельств — эта роль домашнего наставника, необычайно деликатная, особенно когда дело касается молодого Оливера; господин доктор, вы должны это понять, прошу вас! Господин доктор, если бы все это слышал только его превосходительство Фабрици! Но ваш отец, его превосходительство господин тайный советник, — он ведь слышал все дословно! Вы не видели его, а он стоял за дверью террасы, господин доктор! Это так жестоко с вашей стороны, дорогой господин доктор, а все эти ваши соображения до того беспочвенны… Я надеюсь, что вы будете джентльменом…

Л е о н е (нервно в беспорядке бросает в чемоданы белье, одежду, книги и разную мелочь; стягивает ремнем пледы и как будто рассеянно ищет что-то). Чем я могу вам помочь, Зильбербрандт? То, что я сказал, в газеты не попало, а если бы и попало, то уж наверняка только в какой-нибудь «атеистический листок»! А впрочем, в газетах печатали и более неприятные вещи, и вы вполне по-джентльменски, путем анализа, доказали их ложность! Нет такой неприятной истины, которую нельзя было бы по-джентльменски опровергнуть! Цанег выбросилась из окна со своим ребенком, а вы по-джентльменски доказали: произошло это потому, что я в ней убил веру в бога, а сама она была преступница и блудница! Так кто же поверит какому-то «параноику», который сказал, что вы — любовник мадам Глембай? Считайте, ваше преподобие господин доктор, что я этого не говорил или что я все это выдумал с единственной целью — вас скомпрометировать. Ладно! Я этого не говорил! Не точно выразился! Вы — не любовник баронессы! Слава господу богу! Спокойной ночи!

З и л ь б е р б р а н д т. Прежде всего, господин доктор, я вас никогда, нигде, ни в коем случае не считал параноиком и ненормальным; наоборот, господин доктор, насколько помню, я всегда был искренним почитателем вашего таланта, и, между нами говоря, в доме Глембаев это отнюдь не благодарная роль, господин доктор! Когда вы, господин доктор, два года назад выставляли в Мюнхене свою композицию «Харон перевозит свои жертвы через Лету», я собрал все положительные отзывы немецкой критики и опубликовал их в «Вестнике святой Цецилии». И вам послал один экземпляр по почте, вы тогда, если не ошибаюсь, были в Э-ле-Бэне; не знаю, может, этот экземпляр так и не попал к вам, господин доктор. Но видите ли, господин доктор, ваш господин отец, господин тайный советник, слышал каждое слово…

Л е о н е. И вы думаете, что за какие-то там отзывы, которые вы когда-то напечатали в «Вестнике святой Цецилии», — что мне за это следовало бы взять перед отцом свои слова обратно?

З и л ь б е р б р а н д т. Ну хорошо, хорошо. Но что подумает об этом ваш господин отец, его превосходительство тайный советник?

Л е о н е. У его превосходительства моего отца было двадцать лет времени думать об этом сколько угодно, но похоже, что он ничего особенно умного не придумал.

З и л ь б е р б р а н д т. Господин доктор, прошу прощения, я ни в коем случае не хотел бы надоедать вам и беспокоить вас, но вся моя карьера в ваших руках! Мое положение зависит от одного вашего слова, вы все можете объяснить нервозностью, несдержанностью…

Л е о н е (молча упаковывает вещи, игнорируя Зильбербрандта).

Пауза. Зеленый отблеск далеких молний, раскаты грома, ветер. Пауза.