Избранное

Г л е м б а й. А почему не исправили?

Л е о н е. Не знаю.

Г л е м б а й. А это что?

Л е о н е. Это мои чемоданы. Я укладываюсь.

Г л е м б а й. Ты укладываешься?

Л е о н е. Да.

Г л е м б а й. Ты уезжаешь?

Л е о н е. Да.

Пауза. Этот диалог звучит сухо, но чрезвычайно вежливо, будто разговаривают два совершенно глухих человека. Раскаты грома все приближаются. То и дело — зеленые отсветы молний. Промежутки от сверкания молнии до грома — от пяти до семи секунд. Ветер и дождь бьют в стекла.

Г л е м б а й. Можно закурить? Тебе не мешает дым?

Л е о н е. Пожалуйста, сколько угодно. Я сам непрерывно курю свой дэнхилл. (Подносит отцу огонь. Пауза.)

Л е о н е. Которая это за вечер?

Г л е м б а й. За вечер? За вечер — седьмая.

Пауза.

Л е о н е. А что говорит Пауль Альтман о твоем сердце?

Г л е м б а й. Ничего. Что он может сказать? Ничего. (Пауза.) Медицина ничего не знает.

Пауза. Гром. Леоне продолжает укладывать свои вещи. Открыл шкаф, вынул фрак и цилиндр.

Г л е м б а й (без всякого интереса разглядывает подрамники и холсты. Видно, что присутствие д-ра Зильбербрандта для него невыносимо). Есть ли среди этих картин та, что награждена золотой медалью в Париже?

Л е о н е. Нет, ее здесь нет. Осталась в Э-ле-Бэне!

Пауза. Гром. Сильный удар его кажется д-ру Зильбербрандту удобным случаем выйти из своей неподвижности.

З и л ь б е р б р а н д т. Итак, господин доктор, надеюсь, что мы с вами еще, конечно, встретимся за завтраком. По-моему, пора уже ложиться. Я устал, а завтра мне служить раннюю мессу. Уже довольно поздно. Честь имею, господин тайный советник. Доброй ночи, господин доктор, кланяюсь, слуга покорный.

Л е о н е. Прощайте! Доброй ночи.

Д-р Зильбербрандт, уходя, оставил дверь открытой; в комнату ворвалась мощная волна ветра, и темно-красные шторы на двери и окне зареяли, как знамена. Они развеваются, словно комната плывет сквозь бурю. Ветер, ливень, удары грома.

Г л е м б а й. Хорошо бы закрыть окно.

Л е о н е. Я люблю грозу. Но если тебе мешает — пожалуйста. (Хочет закрыть окно.)

Г л е м б а й. Из-за меня не нужно. Благодарю.

Пауза. Сверкают молнии. Ветер. Пауза. Глембай, нервно выпуская густые облака дыма, встал и подошел к свернутым в рулоны картинам, их около дюжины. Развернул рулон и молча рассматривает полотно. Видно, что все это для него вещи, не представляющие никакой ценности — просто замазанные масляными красками холсты. Без видимого повода и без пренебрежения, но, во всяком случае, безразличным жестом бросает полотна, не свернув, на прежнее место. Пауза. Затем он направляется к столу и с интересом разглядывает дорогой несессер с серебряными принадлежностями.

Г л е м б а й. Где ты купил этот несессер?

Л е о н е. В Калькутте.

Г л е м б а й. Дорого?

Л е о н е. Не помню. Если не ошибаюсь, пятьсот пятьдесят долларов.

Г л е м б а й. У меня был вроде этого. Привез мне его в подарок из Индии один мой компаньон, генерал-директор марсельского морского пароходства. Тебе тогда было три года. Это антилопа. Превосходно выделанная антилопа. (Открывает один из хрустальных флаконов и нюхает.) Это что за одеколон?

Л е о н е. Это какая-то тибетская трава. Она растет на северном склоне Эвереста. Возле Фара-Дзонга.

Пауза. Грохочет гром. Ветер. Леоне перестал укладываться. Заметно уставший, разбитый, он садится в качалку и начинает покачиваться. Видно, что нервы его натянуты, как струны. Поигрывает своей трубкой и молчит. Старик нервно перебирает галстуки и карандашные рисунки, разбросанные на столе. Потом проходится по комнате. После минуты размышления:

Г л е м б а й. Значит, ты едешь?

Л е о н е. Да!

Г л е м б а й. А ты в самом деле приехал, чтобы присутствовать на юбилее банка Глембай, Леоне? Такой юбилей празднуется не каждый год. Значит, ты не будешь на завтрашнем торжественном заседании Торговой палаты?