Избранное

Л е о н е. Я убежден, что весь наш разговор совершенно бесполезен. Я уезжаю. Я сегодня уеду и, по-видимому, никогда больше не вернусь, и, пожалуй, самое мудрое было бы — расстаться мирно. Ты же видишь — наши взгляды совершенно противоположны во всем, и в этом тоже. Я знаю — ты хотел бы хоть формально, «юридически» спасти дело. По-твоему, я мог бы заявить, что не имел достаточных «юридических» оснований думать так о баронессе и этом попе. А по-моему… я считаю, что самое удобное было бы, если бы ты притворился, будто ничего не слышал! Тогда все возможные «юридические» последствия оказались бы излишними и наш разговор тоже. Так что, пожалуйста, прости меня! Я все это сказал потому, что меня раздражает эта иезуитская креатура. Весь этот лицемерный юридический взгляд на вещи действовал мне на нервы. Этот невозможный Пуба, эти мертвецы — три мертвеца сразу. Этот обер-лейтенант со своей кавалерийской саблей… Я же «überspannt» — вот я и сказал больше, чем следует, а тебе не нужно было это слышать.

Г л е м б а й. Значит, это все-таки неправда?

Леоне молчит и смотрит на отца.

Г л е м б а й. Значит, это неправда?

Леоне упорно молчит. Пауза.

Г л е м б а й. Вот и в этом ты — Даниэлли. Говорить неправду — это вы, Даниэлли, всегда способны. Но признать это? Нет! Никогда! Плюнуть кому-нибудь в лицо по-венециански, унизить его и облить грязью — это да, да, это у вас в крови. Но, когда речь заходит о последствиях, — тогда молчание. Точно такой была и твоя мать.

Л е о н е. Да хоть бы я и дал тебе «юридическое» заверение, в том, что это неправда, — какая тебе в этом польза? Изменило бы это хоть сколько-нибудь действительное положение вещей? По-моему, после всего, что было сказано, слова излишни! Нужно тебе от меня еще что-нибудь? Мне, по правде говоря, надо бы еще написать два-три письма.

Гроза постепенно стихает. Молнии дают о себе знать фосфорическим сверканием в комнате, а раскаты грома все больше отстают от них. Ветер и шум дождя. Возбуждение Леоне нарастает, он едва владеет собой.

Г л е м б а й. Значит, ты хочешь, чтобы я ушел? Выходит, du komplimentierst mich hinaus![303]

Л е о н е. Ich komplimentiere dich nicht hinaus, ich bitte dich nur![304] По-моему, лучше всего было бы расстаться мирно. Я не юрист, я не могу мыслить юридически, и я не маклер. Из-за чего нам торговаться?

Г л е м б а й. Говорить отцу дерзости — вот уж поистине порядочно! Вельможная надменность! Да, это ваша даниэллиевская, греческая манера — смотреть человеку в глаза и быть себе на уме. Да! Но ты распустил чудовищно грязный слух, ты осквернил честь моей семьи! Ты принизил мой брак до уровня какого-то сожительства, словно Глембаи ведут богемный образ жизни. Однако тебе следовало бы знать, что мы, Глембаи, — не богема! Мы — солидные консервативные граждане и за каждое свое слово несем как юридическую, так и джентльменскую ответственность! Что дало тебе право таким — не хочу называть каким — образом высказываться перед Зильбербрандтом и перед Фабрици о моей супруге? (Две последние фразы он произносит стаккато, во весь голос; дальше ярость его нарастает.)