Избранное

З и л ь б е р б р а н д т. Господин доктор, не будьте таким непреклонным. Прошу вас, дорогой господин доктор…

Л е о н е (нервно и громко). Вы, Зильбербрандт, ей-богу, слабоумный. Все это совсем не так важно, как вам кажется. Видите, я занят! С вашей стороны было бы только вежливо и учтиво оставить меня в покое. Мне еще нужно написать два-три письма, и я прошу вас: не раздражайте меня, идите спать. Что это за манера так назойливо мешать человеку? Извините, но это полное отсутствие такта!

Стук в дверь. Снова стук, более громкий. Леоне замер.

Пауза. Стук повторяется. Буйный порыв ветра и удар грома.

Л е о н е. Войдите!

Входит старый  Г л е м б а й  в шелковом халате темно-оранжевого цвета. Он бледен, измучен, выглядит стариком; его лицо, дряблое, бескровное, с провалившимися глазами, совсем не похоже на ту напудренную и выбритую маску, какой оно выглядело полчаса тому назад в гостиной; движения его неуверенны, нижняя челюсть безвольно отвисла, и кажется, что он беспрестанно жует. Им владеет депрессия. Он выглядит, как человек, который с трудом поднялся, чтобы дать последний бой. Поэтому в первой части диалога он тих, почти патетически торжествен, и только постепенно мускулы его челюстей снова напрягаются, зубы снова начинают плотоядно скрипеть, а кулаки сжимаются сами собой, чтобы сокрушить это чудовище в образе его родного сына.

Г л е м б а й (тихо, предупредительно, примиряюще-интимно). Пардон, я не помешаю?

Л е о н е (мастерски справляясь со своим замешательством). О нет, нет, нисколько! Входи, пожалуйста, мы как раз о тебе разговаривали.

У Зильбербрандта, когда раздался стук, слова застряли в горле, а когда в дверях появился  Г л е м б а й, он вздрогнул и застыл; затем, точно под действием гипноза, поднялся со стула и, не говоря ни слова, склонился в глубоком, подобострастном, иезуитском поклоне. Глембай едва заметно, но холодно и чрезвычайно мрачно кивает этой поповской фигуре, которая стоит в молчании, как восковая кукла. Очень тихо и как-то осторожно притворив дверь, Глембай подошел к Леоне. Видно, что его удивляют зажженные свечи и открытые чемоданы. Смотрит на весь этот беспорядок, во взгляде его — немое изумление.

Л е о н е. Мы с господином монсиньором как раз говорили о тебе! Монсиньор сказал, что, на его взгляд, ты слишком много пьешь! Я тоже сегодня удивлялся тому, сколько виски ты выпил!

Г л е м б а й. Да!

Пауза. Леоне, выпрямившийся было над чемоданом, снова нагнулся так, что головы его не видно.

Л е о н е (нагнувшись над чемоданом). Присядь, пожалуйста; садись, прошу!

Глембай молча, неподвижно стоит.

Л е о н е (выпрямившись). Не хочешь сесть? Пожалуйста, прошу. (Пошел к креслу, сгреб с него палитры, подрамники и другие вещи.) Пожалуйста, садись.

Зильбербрандт продолжает неподвижно стоять на своем месте, в преувеличенно учтивой позе. Глембай держится так, будто этого человека здесь вообще нет. Он сел на предложенное ему кресло и молчит. Пауза.

Г л е м б а й. Почему такое освещение?

Л е о н е. Не знаю. Кажется, где-то во флигеле перегорела пробка. Короткое замыкание.