Избранное

— Голландия готовится к войне. С нами Англия и Дания, а может быть, и Швеция. Наш флот вооружается. Войска из Англии двинулись на Германию. Ведет их генерал Мансфельд.

— Опять этот Мансфельд, — сказал Иржик. — Я знаю его по Праге.

— Похоже, что вы знакомы со всеми, — заметил месье де Сен-Жери.

— Да, именно Мансфельд, — подтвердил господин ван Толен. — Кардинал Ришелье одобряет войну против императора. И Бранденбург тоже. Говорят, что поводом к войне послужила какая-то реституция{157} пфальцского графа.

— Этот пфальцграф и есть мой король, месье, тот самый, о котором вы никогда не слышали, — радостно воскликнул Иржик.

— Простите, о вашем пфальцграфе я ничего не знаю, но война — дело верное. И победит святая вера!

Иржик едва сдерживался, чтобы не выразить перед господином де Сен-Жери своего ликования, но все же заявил:

— Именно на эту войну я и еду!

Месье де Сен-Жери покачал головой, но присоединился к тосту Иржика и поднял бокал за победу в новой святой войне, за союз всей Европы против кривого венца, испанцев и иезуитов:

— Даже турки, и те за нас! Слава кардиналу!

Снова и снова поднимал Иржи свой бокал, пока наконец не сказал:

— Расступятся колосья, и сквозь них в силе своей явится в доспехах воинских король Ячменек! Слава!

Смысла сказанного никто из сидящих за столом не понял, но тем не менее все дружно выпили.

Потом они спросили, что это за король такой. И тогда Иржи рассказал, что в давние времена сын маркграфа, рожденный в ячмене, ушел бродить по свету и вернется, когда для его народа наступят тяжкие времена — разверзнется земля, расступятся колосья, и он выйдет, чтобы освободить страну свою и народ свой от войны и горя. Так гласит старинная моравская легенда, а по другому поверью, чешскому, в тяжкую годину выйдут рыцари, спящие в горе Бланик{158}.

Господину ван Толену и месье де Сен-Жери легенда понравилась. Но дотошный месье де Сен-Жери напоследок все же попытался выяснить:

— Уж не вы ли тот самый Ячменек, если судить по переводу вашего имени на французский? Господин кардинал должен знать об этом прежде, чем вы покинете Францию!

— Не беспокойтесь, неусыпный страж, — рассмеялся Иржик. — Ячменек — король, а я сын дворянина и простой служанки. Ячменек всего лишь мое детское прозвище.

Месье де Сен-Жери удовлетворился таким объяснением и вопросов больше не задавал.

В сумерках Иржик взошел на галиот «Сен-Морис». Коня его тоже привели и привязали к мачте. Месье де Сен-Жери оставался на пристани, пока судно не отчалило от берега. На прощание он дружески помахал рукой.

34

Галиот был двухмачтовый и узкий, словно рыба, чтобы плавать по голландским каналам. В трюмы вели створки люков, а на корме располагались две каюты: одна — капитанская, а другая — для пассажира. Трюм был загружен товарами. Ровными рядами стояли тут ящики из Лиона и плетеные корзины с виноградом из Шампани. Свернутые парижские гобелены следовали в Амстердам. Туда же галиот «Сен-Морис» вез и ящик с духами, и кружева из Камбре. Другой ящик, с фландрскими кружевами, был спрятан под кучей лионских ящиков, потому что господин ван Толен купил его у контрабандиста в Брюгге.

Капитан завязал разговор с молодым путешественником, про которого знал только, что тот не купец. Капитан радовался предстоящей войне, в которой голландский флот наверняка хорошо заработает на перевозке солдат и оружия — ведь за такую работу платят золотом. Канал между Дувром и Флиссингеном совсем недавно кишел судами, перевозящими в Голландию наемников, навербованных Мансфельдом в Англии и Шотландии. Ни один испанский корабль так и не появился. «Сен-Морис» всего лишь маленький галиот, в прошлом — рыболовное судно. Но он вооружен. Капитан отвел Иржика на нос и показал укрытую парусиной пушку.

— Нам надо быть начеку, особенно перед Зеебрюге, где гнездятся испанские хищники, — объяснил он.

Ночь была ясной, и море спокойным. Серебряный месяц терялся в зеркале вод. Совсем близко голубели песчаные берега Франции и светился красноватый глаз маяка. Паруса трепетали под легким ветерком, как серые крылья гигантской птицы. За окнами прибрежных городишек гасли огни восковых свечей, словно человеческие жилища смежали усталые веки. Засыпала близкая земля, и дремало море под плывущим месяцем и кружащимися созвездиями. Веяло соленым морским запахом.

Утро было солнечным. Вдали розовели башенки церквей и звонили колокола.

Был ли это славный портовый город Кале или Дюнкерк со своим собором над песчаными дюнами, а может быть, Остенде, Иржи не знал, а капитан ему не сказал. Со своего мостика он неотрывно смотрел на восток, где сновало множество больших и малых парусников, и пытался разобраться — голландские это корабли или галеры испанцев. Корабли держались на расстоянии, и только промышляющие рыбой чайки образовали как бы воздушный мост между ними и галиотом «Сен-Морис». Иржи пошел задать овса своему коню, который уныло стоял свесив голову, утомленный дальним путешествием.

— Осталось немного, — утешал его Иржик.