Избранное

— Была, есть и нет. Ее скрывают. Весной начался сильный мор в военном лагере, да и в городе тоже. С больными поступали жестоко. Может, так оно и нужно было. Одних убивали, других кнутами и палками гнали за городские ворота. Потом полегчало. Но сын мой погиб… — старый Турн снова прослезился. — Ох, тяжела судьба земли чешской! Как усмирим мы гнев господень? Одни думают — покорностью и молитвами, а другие уверены — только мечом! Объединимся вокруг Гедеона Севера! Я не встречал человека более прекрасного, мужественного и любезного богу! Час настал. Многие знамения на земле и в небесах предвещают его славу!

— Отец, вы уже не надеетесь на Валленштейна?

— Думаю только о войне, сын мой…

Но он не звал Иржика остаться с ним и идти на войну, не возвращаясь в Голландию. Только однажды он спросил:

— От любви-то ты наконец излечился?

— Нет, — вздохнул Иржи.

— Жаль, — сказал Турн и больше об этом не заговаривал.

К пану Велену из Жеротина в его бедное жилище граф Турн Иржика не повел. Но отправился с ним к пану из Вартенберга, к пану Кохтицкому и к Зденеку из Годиц{181}, которые были полковниками и генералами, жили в городе и каждое утро уезжали в лагерь. Да еще с Тейффелем, австрийским чертиком, повидался Иржик, и с полковником Штубенфоллом, который сражался на Белой горе, выкурив во время битвы три длинные трубки.

Все радовались близкому концу войны с Польшей, превозносили месье де Шарнаса и смеялись над сэром Томасом, который, как истый англичанин, явился слишком поздно. Со времен чешской войны никто из них англичан не любил. Граф Турн избегал разговоров с сэром Томасом.

— Он все выспрашивает о силе шведского войска и, по-моему, готов пересчитать в Элфснаббне шведские корабли! Я советовал господину Оксеншерне не пускать его в Швецию…

Сэру Томасу Роу не везло, чем дальше, тем больше… В Вест-Индии он нашел золото! В Индостане склонил Великого Могола! В Персии своим красноречием заморочил голову шаху. В Стамбуле был могущественнее самого Великого визиря! Это может подтвердить Иржи из Хропыни, — но здесь, в зачумленном Эльбинге, его никто знать не желает, к своему Гедеону в Швецию его не пускают, толкая в объятия коварного месье де Шарнаса. Что скажет король Карл, когда узнает об этом в Лондоне? Карл не любит тех, кто преданно служил Якову. Он завидует и своей сестре Елизавете, которая нарожала столько детей, когда его супруга бесплодна! Карл попрекнул сэра Томаса, что он в большей мере служит Елизавете Пфальцской, нежели английской короне. Сказал, что хотел бы услышать когда-нибудь, как тот в парламенте говорит в пользу английской короны. И в Эльбинг-то он его отправил, чтобы молчаливый депутат свернул себе шею. Сэру Томасу еще нет пятидесяти. Что он, так стар, чтобы не проплыть по шведским шхерам?

Но в заезжем дворе снова появился месье де Шарнас. Дела, мол, зашли так далеко, что пришла пора поехать в польский стан и определить место, где поляки со шведами могли бы встретиться и договориться о мире.

Сэр Томас Роу поехал. В качестве секретаря он взял с собой Иржи из Хропыни, чешского рыцаря на английской службе.

Наконец он сможет сообщить в Лондоне, что ему удалось избрать место и день переговоров. Это не будет полной правдой, сделал это де Шарнас и Оксеншерна, но дело не в правде. Король Карл и так ему не поверит.

24

У дороги из Тчева в Остероде лежит деревня Старыгрод или Альтмарк. Сейчас она сожжена, от нее остались костел и кладбище, которое разрослось после весенней эпидемии чумы. На холме расположился шведский лагерь, на равнине — польский, на расстоянии пушечного выстрела друг от друга. Правда, последнее время стрельбы не вели.

Посредники договорились, что на деревенской площади Старыгрода будут поставлены два шатра. Один — желто-голубой, другой — белый с малиново-красным. Потом по жребию выпало, что совещаться начнут в польской ставке, во второй день перейдут в шведскую и так будут чередоваться до конца переговоров. Сотня казаков и рота шведской кавалерии будут охранять покой договаривающихся сторон. Звоном колокола на колокольне будут извещать о начале и конце заседания. Переговоры начнутся девятого августа в полдень.

Сэр Томас приободрился.

По возвращении в Эльбинг оба посредника поехали к Оксеншерне и генералу Врангелю. Шведы их поблагодарили и одобрили порядок ведения переговоров. Девятого августа перед полуднем в польский лагерь в колясках и верхом прибыли великий канцлер Кшиштоф, епископ Хелмский, граф Веселовский, маршалек Литвы, граф Якуб Собесский, граф Ежи Оссолиньский и пан доктор Магнус Доёнхоф. В шведскую ставку вошли канцлер Аксель Оксеншерна, маршал Герман Врангель и полковник Йохан Банер{182}, представители короны шведской.

Когда прозвучал старыгродский колокол, месье де Шарнас вошел в польский шатер, а сэр Томас — в шатер шведский, прося послов, чтобы те вышли из шатров и поприветствовали друг друга.

Послы вышли, и войска отдали им честь. Но ни поляки, ни шведы не желали поклониться первыми. И те и другие как в танце сделали шаг и потом остановились как вкопанные. Колокол отзвонил, настала великая тишина.