Избранное

Наконец толстый епископ Хелмский сказал с усмешкой:

— Господа, я думаю, мы сядем одновременно. А чтобы показать себя более вежливыми, желаю вам доброго дня! — И слегка поклонился. Поляки, сэр Томас и де Шарнас сняли шляпы.

Тогда Аксель Оксеншерна снял шляпу и поклонился, а за ним поклонились все шведы.

— Господа поляки, — сказал он гордо, — чтобы не остаться перед вами в долгу, мы тоже желаем вам доброго дня.

Затем все вошли в польский шатер и сели друг против друга вдоль стола. По концам его заняли места с одного края месье де Шарнас, а с другого — сэр Томас Роу. Польская и шведская свита стояли за спиной ведущих переговоры. Иржик из Хропыни встал за спиной сэра Томаса. Месье де Шарнас, к его досаде, был без секретаря.

Открыл переговоры месье де Шарнас, сказавший длинную речь и представивший посольства друг другу.

Епископ Кшиштоф был человек веселый. Когда месье де Шарнас представлял его шведам, он прервал оратора:

— Если бы у меня под сутаной не было такого тяжелого брюха и слабых ног, стоять бы нам до сих пор на солнцепеке.

Все развеселились и заговорили наперебой. Но господин де Шарнас воззвал к порядку. Нужно было еще выбрать председателя на сегодня и на завтра, а также того, кто бы все записывал.

Последнее возложили на секретаря английского посредника рыцаря Иржи из Хропыни.

Епископ Кшиштоф заявил, что на сегодняшний день с него хватит, он желает отобедать в шведском шатре, где тем временем шведские повара накрывали стол.

Обед у шведов был по-солдатски простой, но всем, несмотря на жару, он пришелся по вкусу. Вина и водки было в изобилии, а перед шатром на трубах и дудках играли военные музыканты.

Хотя участники переговоров еще не подали друг другу руки, inter pocula[74] быстро подружились.

Руки подали через неделю, после долгих споров. Мир так и не заключили, однако подписали перемирие на шесть лет, в честь которого палили из мушкетов в обоих лагерях, польском и шведском, а также был дан залп из пушек со стен Эльбинга.

Поляки делали вид, что удовлетворены, но знали, что король будет недоволен главным образом потому, что в договоре Густав Адольф, этот узурпатор, признавался «могучим королем шведов, готов и вандалов, а также великим князем Финским и прочая, и прочая». И все «милостью божией». Кроме того, по договору Густав Адольф до конца перемирия сохранял все взятые им города в Ливонии, включая Эльбинг, Мемель, Пиллау. Остальные города, до войны бывшие польскими, польскими и остались.

— Патер Ламормайни будет плакать, — сказал канцлеру Оксеншерне епископ Кшиштоф, — но патер Жозеф в Париже будет смеяться.

И хитрый господин Оксеншерна заключил:

— Выходит, мы пролили столько крови назло одному и на радость другому патеру…

— Да-да, — согласился епископ Хелмский, — но, между нами, мне больше по душе капуцины, нежели иезуиты.

— Мне тоже, — поддержал его господин Оксеншерна.

Кто бы сказал, глядя на такое единодушие, что один из них — папист, а другой — лютеранин?

Когда расходились с прощального ужина, господин Оксеншерна взял Иржи из Хропыни под руку:

— У вас, молодой человек, за спиной трудная неделя. Настало время послать вас к нашему королю. Господин Турн сказал мне, что у вас есть к нему поручение от чешской королевы. Король будет рад вас выслушать, а вот удовлетворит ли — не знаю.

«Чешский канцлер» готовился ехать в Швецию. Сэр Томас Роу ему завидовал: его пока не приглашали.

Но прошла еще не одна неделя и не один месяц, пока эта поездка осуществилась. В Эльбинге вновь вспыхнула чума, и смерть косила людей. Умер сын Оксеншерны, генерал Врангель потерял жену.

Граф Турн спасался от заразы вином: он ходил провожать в последний путь чешских изгнанников, над каждым гробом произносил прощальное слово и горько плакал. Так похоронил он шестерых дочерей пана Велена из Жеротина, похоронил проповедника общины чешских братьев брата Вамберкского. Бедный Турн говорил, что после смерти своего сына он полюбил похоронный обряд и был бы сам не прочь почить вечным сном в храме Девы Марии или у Николауса, только не смеет: его ждет Чешская земля.

Во время чумы корабли из Эльбинга и Гданьска в Швецию не ходили. Потом мороз сковал воды пристаней, а вместе с ними коббы, шкунеры и каравеллы. Выпал снег, и Иржи был словно в плену.

— Возьмите меня в лагерь к солдатам, — просил он графа Турна.

— Ты же на английской службе, Ячменек! Подожди, выполни сначала то, что тебе было приказано.

В Эльбинге жилось как на краю света, куда люди сбежались, спасаясь от потопа, но где их постигли другие страшные напасти. Только купцам было раздолье — они нажились на той войне, которая кончилась, и ждали поживы от той, которая близилась. Самыми оборотистыми были голландцы. Но в богатых домах обосновались здесь и английские купцы, сэр Томас Роу все время вертелся среди них. Торговал, как в Стамбуле. На этот раз мехами из Московии. Он воспрял духом, снега с морозами ему были нипочем. Ездил в Гданьск, нашел там других английских купцов, был в Штральзунде и Штеттине. Продавал, покупал и разведывал.