Избранное

Леди Бесси приветствовала Фридриха в Ренене, словно не видела его годы. Окруженная детьми, которые там были, она встретила его у ворот и даже поцеловала ему руку.

«И это ложь», — подумал Фридрих, но, робко улыбаясь, целовал свою herzallerliebste в лоб.

Ночью он метался на постели, как в горячке.

— Я нездоров, herzallerliebste, — шептал он, — а он, рыжая шведская шельма, меня не зовет.

Назавтра Иржика позвали в зал, где висел портрет Фридриха и Елизаветы со свитой дворян перед Бюитенховом. Супруги снова восседали на высоких креслах и держались по-королевски.

— Я пригласил вас, господин канцлер, — торжественно произнес Фридрих, — чтобы передать свое пожелание…

Голос Фридриха дрогнул, и тогда заговорила Елизавета:

— Дорогой чешский друг, — начала она, — королю трудно произнести свою просьбу. Но вы поймете. Мы бессильны. С нами нет никого, кроме вас. Один вы храните нам верность. Час настал. Наш друг, король шведский, кажется, о нас забыл. Слава одурманила его. Он берет города, курфюрсты ему покорны. Наверное, он думает, что мы живем счастливо под охраной голландских Генеральных Штатов и безразличны к тому, что происходит в наших землях. В Чехию ворвался саксонский курфюрст. Мы получили сведения от голландского посла в Дрездене, что за саксонским маршалом в Прагу следует находящийся на шведской службе граф Турн и что в саксонских войсках есть другие чешские дворяне. Густав Адольф спокойно смотрит на то, как саксонец, его новый союзник, забирает страну, которая принадлежит нам! Густав Адольф снова разбил императора. Сначала у Брейтенфельда, а теперь под Лейпцигом. Но он не пошел в Чехию. Повернул в Тюрингию и к Майнцу. Соблазнился добычей в богатых западных землях. Он уже во Франкфурте-на-Майне и скоро вступит в Пфальц. Без нас. Этого не должно случиться. Вы отправитесь к королю с приветом от нас. Заставьте его позвать нас к себе… Поняли ли вы, какую тяжкую задачу мы на вас возлагаем?

— Понял.

— Тогда поезжайте и возвращайтесь с добрыми вестями.

Она кивнула. Фридрих робко поблагодарил. Иржи вышел.

34

В этот вечер она пришла к нему, прижалась всем своим тяжелым, деформированным телом и обняла Иржи покорно и страстно, как во времена давно минувшие.

— Это грех, но я не могу иначе, — шептала она. — Мориц — твой сын, клянусь… Никогда никого я не любила, кроме тебя! Софья — твое дитя. Дитя, которое ношу, зачато с тобой. О тебе я думала, тебя видела, когда меня обнимал тот, кого не люблю. Я хотела совершить покаяние, но вместо этого грешила еще больше. Я буду наказана… Умру. Меня ждет страшная смерть. Но я буду счастлива, благодаря любви к тебе…

35

Всадник, пробиравшийся на лошади, подаренной королевой, под дождем, в тумане, рейнской долиной от Гельдерланда на юг, чтобы найти лагерь Густава Адольфа и передать ему письмо Фридриха Пфальцского, задачу имел нелегкую. Край был в руках католических епископов и курфюрстов. Они трепетали перед армиями шведского короля, но одинокого всадника могли бросить в тюрьму и замучить без всякой жалости. К тому же шатались дезертиры из войск Тилли, которые грабили деревни, забирая продовольствие и все, что под руку попало. Время было тревожное и страшное. Поэтому Иржи был переодет в платье английского купца и снабжен охранной грамотой, подписанной сэром Генри Вейном, который собирался предпринять из Гааги подобное, хотя и более безопасное путешествие к шведскому королю, куда Карл английский посылал его вместо сэра Томаса.

Так что для епископов, бургомистров и стражников Иржи был мистером Джорджем Грейном, купцом, который едет напомнить английским суконщикам в Нюрнберге о задолженности в платежах. Англия с католическими курфюрстами не воевала, не воевала она и с императором, шведскому королю поддержки не оказывала, хотя в шведском войске были полки английских и шотландских добровольцев. В трактирах перед путешественником радушно открывались двери, потому что в это лихое время проезжих иностранцев было мало. Путник нигде долго не задерживался. Чужеземная одежда и неразговорчивость во спасали его от любопытствующих, но избавляли от необходимости отвечать на все вопросы. Притворяясь, что плохо понимает по-немецки и по-латыни, он отвязывался от назойливых монахов. Где мог, объезжал стороной города и остерегался ночной езды по лесным дорогам. Нигде и ни с кем не пировал, ссылаясь на скудость кошелька. От случайных попутчиков спешил отделаться. Если кто-то хвалил светлейшего князя, господина здешних мест, и его семью, он согласно кивал головой. Встречаясь с набожным католиком, старался внушить ему, что хотя англиканская церковь и не признает папы, но в остальном, по происхождению и порядкам, — апостольская, соблюдает обряды и имеет те же церковные облачения.