Избранное

Яна смеется, манящая, смущенная и веселая, в белой шапке, как Гостын. У нее розовые щеки, большие синие глаза, маленький влажный рот, чуть приоткрытый, словно у ребенка, но она уже давно не ребенок. Как случилось, что он ушел из дома те Вассенар и даже не попрощался с ней? Как он мог забыть о ней? И вовсе она не фея Мэб, кто называл ее так? Это Яна!

— Прощаетесь с морем? — спросила она.

Все же это был дразнящий голос феи Мэб, которая приходит к людям во сне и пробуждает в них скрытые желания.

— Я уезжаю, — сказал Иржи.

— Вам не жаль уезжать? — спросила она.

Ему хотелось сказать, что нет. Но это была бы неправда. Пришлось ему признаться:

— Минуту назад было не жаль. А сейчас жаль.

— Почему же? Кого вы теряете?

Просто невероятно, что ему хочется ответить, но он все же говорит:

— Вас теряю, Яна!

— Нельзя потерять того, чего не имел, — засмеялась она. — Прощайте, пан Иржи! Мы больше не увидимся!

Она подала ему руку. Рука ее была не слишком мягкой, не слишком твердой. Это была девичья рука. А Иржи было грустно, что он не может подержать эту руку хотя бы часок.

— Я уезжаю не сейчас, — сказал он. — Мы еще попрощаемся.

Она дернула уздечку и поднялась на плотину.

— Море смеется! — крикнула она сверху.

Он поднялся за ней.

Вода была спокойной и золотилась. Чайки-рыбачки носились над водой и падали вниз хлопьями снега. А может, это чайки так смеялись? Яна сказала:

— Я не хочу, чтобы вы уезжали. Знаете, меня отправляли в Англию, а я не поехала. Сэр Роу собирался принять меня как родную и выдать замуж. Но я только посмеялась над ним. Мною нельзя торговать только потому, что я бедна! Я ждала, что вы приедете за мною. А вы все не ехали. Вам старались разбить сердце так долго, пока оно не разбилось. А я все смотрела и ждала. Я все знаю о вас. Вы не обращали внимания на маленькую Яну. А Яна выросла. Яна вам приказывает: возьмите меня с собой!

— На войну?

— На войну и домой!

Они поехали рядом по широкой плотине. Море смеялось. Воздух искрился. Над головой было прозрачное небо.

Еще минуту назад Иржик удивился бы, а сейчас он уже не удивлялся ничему. В ее словах была доброта и мудрость. Он заговорил:

— Я прошу вас, Яна, поедем со мной домой! Я не могу вас тут оставить. Потерять вас было бы большим несчастьем для меня. А вместе мы будем счастливы. Я так жажду счастья. Вы моя радость, вы для меня родина!

— И вы для меня, — сказала она.

— Вы будете моей женой?

Яна не ответила, она пришпорила коня и ускакала. Иржи помчался за ней, догнав у больших ветряных мельниц. Их крылья вертелись, мельницы мололи зерно.

Они были в Схевенингене. На том самом месте, где когда-то в пасхальную ночь Иржи видел опрокинутые кресты под звездным небом. Но он не узнал это место, потому что все позабыл…

Она остановилась и прислушалась к резкому скрипу мельничных крыльев.

— Будет хлеб, — сказала она и рассмеялась, как ребенок, увидевший игрушку. — Правда, Ячменек, ведь наш хлеб вкуснее. Нам надо домой!

— Вы ничего не ответили мне! — настаивал Иржи.

— На Гане люди любопытством не отличаются, — посмеивалась она. — И не такие они прыткие!

Он хотел сказать, что давно любит ее. Но ему было стыдно произнести такие слова.

— Завтра в это же время у мельниц, — сказала она и показала хлыстиком на вертящиеся крылья, на заиндевелый чертополох, на суровые очертания плотины… И на море, которое смеялось…

5

Доктор Габервешл уехал в Амстердам. А Яна и Иржи встречались ежедневно. На дороге, ведущей в Лейден, и за делфтскими воротами. Иржи больше не спрашивал, согласна ли она стать его женой.

И Яна не проронила об этом ни слова. Не говорила она и о том, что делается в доме те Вассенар. Словно и не существовало вдовы короля Фридриха. Только однажды Яна обмолвилась:

— Я не поехала в Ренен. Сказала, что вообще ухожу. Меня выслушали благосклонно. «Иди, — было сказано мне, — все теперь уйдут прочь».

И Яна снова заговорила о будущем, о возвращении домой.

— У меня умер отец, — рассказала она. — Когда тебя тут еще не было. В Пирне в Саксонии. А мать не умеет писать.

— А что, твой отец был с саксонским войском в Праге?

— Был. Он думал, что его снова сделают бургграфом в Праге. Они с графом Турном погребли останки казненных панов… Отец все ходил в церкви, возвращенные лютеранам. Он поссорился с генералом Арнимом, уж не знаю из-за чего. Недолгое время отец хозяйничал у нас в Белой. Ему не хотелось оттуда уезжать. Кое-что он увез с собой в Пирну. И только приехал туда, как тут же и умер. Сердце у него разорвалось от горя. Он готов был просить прощения у императора.

— У вас нет братьев, Яна?

— У меня никого нет, кроме вас, Иржи.

Она улыбнулась ему.

— Мы пробьемся в Хропынь, — сказал Иржи. — Уже от Лютцена было недалеко до дома. Не погибни Густав Адольф, он был бы уже в Чехии, взяли бы Моравию. У нас в Кромержиже его встретили бы пирогами и торжественными салютами. Гана бы расцвела, Дитрихштейн бежал бы в Вену, а оттуда ему пришлось бы удирать вместе с императором, хотя бы в Испанию.

Он верил тому, что говорил:

— Меня нисколько не беспокоит, что мы будем бедны. Дома и бедность легка.

— Вы будете в Хропыни королем, Ячменек!