Избранное

Он взял ее за руку. Она не шелохнулась.

— Я был у гроба Фридриха в майнцской часовне. Его запрятали за алтарь. Мир ему! Когда я — признаюсь тебе — на другое утро после этого подумал о твоем вдовстве, мне стало легче на душе. Я люблю тебя! Будь моей женой и перед людьми! Мы вместе освободим чешскую землю! Ты много раз об этом говорила. Час пробил…

Он хотел поцеловать ее. Она выскользнула из его объятий, вскрикнула:

— Вы с ума сошли? — И отскочила, будто увидела змею. Потом добавила спокойнее: — Вы забыли, что я принадлежу к королевскому роду?

Он отшатнулся.

Королева встала. Она заговорила, и в черной зале гулко отдавались ее слова:

— Убейте меня, но я не могу. — Она застонала. — Пусть я умру от голода, но этого я не могу!

Он немного потоптался. Потом сказал только:

— Будьте счастливы! Передайте привет нашему сыну!

— Мориц — сын короля! — ответила она.

Больше он не произнес ни слова.

«Мы словно во сне…» — звучали в его ушах слова псалма.

4

Как пришел он сюда семь лет назад, с котомкой странника, так и ушел из усадьбы те Вассенар.

Коня королевы он поставил в конюшню.

И ушел к доктору Габервешлу. Доктор долго распространялся о Густаве Адольфе, о конце героя, призванного господом из полночной страны, и о горе всех протестантов. О смерти Густава Адольфа он сочинил стихотворение:

Плачь, о Европа моя. От моря до Альп отдаленных, —

так звучал первый гекзаметр длинного похоронного гимна.

Габервешл говорил словно проповедник на похоронах.

Фридриха не помянул ни словом.

Пришлось Иржи начать самому. Он рассказал доктору о маленьком гробе за алтарем в Майнце.

— Ему надо было дать камень безоард, растущий в желудках животных Азии, растерев его и смешав с молоком, — сказал доктор. — А впрочем, все к лучшему. Без Фридриха у нас руки свободны. Он связывал нас. Избранный чешский король! Теперь мы можем найти себе короля, где захотим. Граф Турн не будет очень уж горевать. И Оксеншерна сообразит, что делать. У нас рядом Валленштейн! Lapide esse dictum[117], Франция не пойдет по пути мира, пока Габсбург не будет уничтожен. Говорят, под Лютценом погибло много чешских дворян. Вам известны их имена?

— Я мало кого знал. Армия была огромная. Полки размещались в разных городах и деревнях. Только у Лютцена стянулись вместе, да и то не все. Я находился близ Густава Адольфа. Там был только один чех — пан из Годиц.

— Такого я не знаю… Но дело не в чешских дворянах, а в славном королевстве! Оно будет восстановлено!

Пан Габервешл пустился пророчествовать, но потом сухо заключил:

— Голландцы будут по-прежнему давать субсидии леди Елизавете.

— Я оставил службу у нее, — сказал Иржи.

— И все оставят, — ответил доктор. — Нельзя взлететь с гирей на ноге. Вы написали графу Турну?

— Нет еще.

— Напишите ему… Я буду на днях в Амстердаме и поговорю о вас с господином Вольцогеном, представителем де Гира в Нидерландах.

— Пусть меня пошлют в Саксонию на чешскую границу.

— Прежде всего нужно выспаться. Вы осунулись, как после болезни.

Иржи спал под крышей Габервешла крепко и долго.

Пробудившись, он обрадовался, что покинул дом те Вассенар.

И заснул снова… точно воин после битвы, точно жнец после жатвы.

— Вы лучше выглядите, — заметил доктор Габервешл. — Прокатитесь-ка к морю. Соленый воздух вам принесет пользу. У меня на конюшне есть для вас лошадка. Это не боевой конь, но вы же не на битву поедете. Я назвал его Брунцвиком{202} в честь легендарного рыцаря из наших старинных сказаний.

У доктора Габервешла была, несомненно, душа поэта.

Зимнее солнце было холодным, но воздух искрился. Иржи ехал на спокойном Брунцвике куда глаза глядят. Он выехал из города. Пересек замерзший канал. До него доносились крики детей, катающихся на салазках. Все было, как на Кампе{203} в Праге. Вскоре он приблизился к песчаным насыпям. Конь сам находил тропинку среди заиндевевшего чертополоха. Над ближайшей плотиной носились чайки. Они были в точности такими, как чайки над хропыньским прудом.

Неужели только что прошло рождество? Не было его. Он забыл о нем. Новый год был? Нет. Ничего не было. А денек сегодня все-таки прекрасный.

За покрытой снегом равниной возвышается холм, серый, точно дым. На нем белая шапка. Это Гостын.

Он поедет прямо до самого подножия Гостына. Какая радость увидеть его там вдали! Здесь, в Голландии, таких холмов не бывает. Поэтому он уедет из Голландии и вернется на Гану. Где она скрывалась от него столько лет? А вот вдруг вернулась… Он видит ее перед собой, а за нею Гостын. Но Гостына нет, а за суровой плотиной шумит море.

Подняться бы к плотине. Пришпорить Брунцвика…

Но Брунцвик уперся, насторожив слух, раздув ноздри, и вдруг заржал.

Кто-то едет по тропинке между чертополохами. Копыта стучат по заснеженному песку.

— Ах, доброе утро, Яна, Яничка, что вы тут делаете?