Избранное

Как ни странно, в башне Рогошича, где все не могли отделаться от страха, Гаго чувствовал себя лучше. Черный Луци, надзиратель, назначил его разносчиком. В его обязанности входило помогать по кухне, передавать в камеры пищу, которую приносили родственники заключенных, а потом собирать пустую посуду и относить к воротам. Чтобы он мог выполнять эту работу, Гаго дали старую солдатскую гимнастерку, которая закрывала ему колени, напоминая плащ с подвернутыми рукавами. Так или иначе, теперь он обходился без оборванных крестьянских кацавеек и безрукавок, которые одалживали ему, чтобы не замерз. Был он, правда, бос, но к этому привык, а пол в коридоре был ровным и гладким, к тому же его подметали здоровенной березовой метлой, так что Гаго мог не опасаться наколоть или ушибить ногу. Снуя по двору к воротам и обратно, он часто замечал мать в окне женской камеры, та махала ему рукой, смеялась, радовалась, что видит его, оттого, наверное, и скандалила теперь редко. Впрочем, с тех пор как сюда попали, она совсем не ссорится. Для него день стал короток, заполненный делами, беготней. Немаловажны для Гаго запахи пищи, распространяющиеся из посуды, которую он разносит и передает заключенным. Пахнет вареным каштаном с приправами — и засвербит нёбо, каждый раз в одном и том же месте; коли принесут тушеную фасоль — она еще издали щекочет кончик носа, а уж вблизи — слюнки не удержать. Сама возможность ощутить эти запахи кое-что значила, но ему теперь нередко и перепадает: где уклейка, где кусочек карпа, а то, глядишь, и ломтик сыру, кружок колбасы или глоток-другой понравившейся ему пищи. Еще не было случая, чтобы он просил, на это попросту нет времени, да он и постыдился бы, однако люди сами как-то догадываются, чего ему хочется, и угощают.

Бывает, отлучается кто-нибудь из охранников, принимающих и просматривающих передачи, и именно в этот момент у входа в тюрьму, как сговорившись, скапливается много народу. Пока толпа не схлынет, передачи поручают проверять Гаго. В этих редких случаях он хмурится, напускает на себя серьезность и озабоченно водит ложкой по дну какой-нибудь посудины с салатом или супом, следит, чтобы в этой пище, боже упаси, не передали заключенным записку либо напильник — перепилить решетку. Поскребет, ничего не обнаружит, кивнет головой и тоном Луци, повторяя его жест, разрешает:

— Боно, боно, хорошо, хорошо, можно — неси туда! — и мчится через двор.

До сих пор, сколько ни проверял, ни разу ни на что не наткнулся. Да и другие тоже, поэтому он был уверен, что проверку устраивают порядка ради или просто из желания досадить заключенным, но уж никак не надеясь в самом деле что-нибудь обнаружить. И все-таки однажды именно ему что-то попалось, и этого было достаточно, чтобы случилась беда. Где-то по пути в Цетинье был ранен и захвачен в плен партизан, родом из окрестностей Подгорицы. Его отправили в больницу, там промыли рану, перевязали и доставили в тюрьму, причем поместили в камеру-одиночку, чтобы не разговаривал с другими заключенными. Этому раненому парню кто-то принес синюю кастрюлю кислого загустевшего овечьего молока. Гаго провел ложкой по дну и вздрогнул, почувствовав что-то постороннее; поспешил отнести кастрюлю. Не исключено, что его выдала торопливость, а может, так хотел случай, но Луци окликнул его, когда Гаго уже мчался по двору, и спросил, проверил ли он кастрюлю.

— Я смотрел, все в порядке, — ответил Гаго и побежал.

— Нет, иди-ка сюда, — рявкнул Луци. — Я посмотреть!

У Гаго подкосились ноги. Будь открыта хоть одна камера, он не расслышал бы. Теперь же пришлось оглянуться и повернуть назад. Медленно идет, надеется на чудо, которое могло бы его спасти, вот и хочется дать этому чуду время для спасения. Решил поторопить его, но споткнулся, кастрюля выскользнула, он приземлился на ладони и увидел, как молоко вылилось и показалось что-то маленькое, вроде коробочки из-под аспирина, сразу же обратив на себя внимание. Луци схватил коробочку, оглядел, потом взглянул на Гаго, поднимавшегося с земли. Впился в него скорей зубами, чем глазами, схватил увесистую березовую метлу, которой подметали двор, и замахнулся, того гляди переломает ноги.

— Бандидо! — закричал Луци, давая знак остальным.

От метлы Гаго увернулся, но не более того. Сбежались охранники, даже не зная, что произошло; оставили свои посты принимавшие передачи, все кинулись на него. Замахиваются, бьют и при этом еще спрашивают:

— Ворует?

— Украл?

— Наверняка что-нибудь слопал!

В окне женского отделения взвизгнула мать, будто ее на жаровню поставили. Ее стенания подхватила придурковатая Зора, вообще слывшая любительницей поголосить. Раскатились многократно усилившиеся вопли, визг, стук в дверь, требования принести воды, вызвать врача, точно кто-то умирает. Раздался свисток, звякнул запор — это Луци прислал карабинеров с винтовками навести порядок. Ругань, крики слились с плеском воды и грохотом дверей, послышался вой с мужской половины тюрьмы. Гаго, всего в синяках, втолкнули в ближайшую камеру, и шум быстро пошел на убыль.