Избранное

«Беспокойная душа, — подумал Джо, наблюдая, как Стерн расхаживает туда-сюда. — Шило в заднице».

Возможно, его душа задержалась на пороге святости.

Ведь, как говорил поэт, этот порог ужасен…

* * *

Стерн повернулся.

— Я должен выбраться отсюда. Я больше не могу здесь оставаться.

Джо поднялся на ноги.

— О`кей. Куда мы направимся?

Стерн на мгновение задумался.

— Есть одно место, куда я начал ходить много лет назад, ещё когда был студентом, арабский бар. Он маленький, в переулке. Там будет безопаснее, чем где бы то ни было. Это место недалеко от отеля «Вавилон», что хорошо — Блетчли не будет искать нас так близко от твоего дома.

— Чудно. И за прилавком там будет висеть старое треснутое зеркало.

— Да, зеркало, как в любом баре. Как ещё можно пить одинокому посетителю, если вдруг бармен — трезвенник.

— Это да. Идём?

— Только дай мне минутку.

— Конечно, — сказал Джо, — я пока осмотрю чудесный печатный станок Ахмада. Кто знает? Может, после того, как мы с тобой уйдём отсюда, никто больше не увидит эту волшебную машину. Склеп запросто может остаться запертым навсегда, и тогда придёт конец греческим лекам и албанским драхмам и Балканской реальности в целом. Кто может знать, а вдруг?

Джо, болтая чушь, краем глаза видел, что Стерн рванул в другом направлении, присел на корточки у столика со свечой, сгорбился и сосредоточенно зашебуршил чем-то. Перед ним на столике лежал открытый чорный футляр.

«Боже милостивый, — подумал Джо. — Морфий».

Джо зажмурил глаза и принялся вертеть ручку печатного станка, заваливая пол купюрами «Банка приколов Ахмада».

ДВИЖУЩАЯСЯ ПАНОРАМА.

«Боже, помилуй Стерна, — тихонечко шептал Джо. — Он так старался, он давал и давал, а теперь ему просто больше нечего дать. И когда придёт время, пусть ночью на пустыню спустится вихрь, и пусть благословенная тишина рассвета будет на песках, где сотрутся его следы. А до того — дай ему покоя, всего лишь чуть-чуть мира перед концом…»

— 18.2 — Бар

* * *

Опять арабский бар, сейчас с посетителями.

Стерн и Джо сидят за стойкой, в пол-оборота к треснувшему тёмному зеркалу.

«Теперь мне с первого раза нужно сделать всё правильно, — думает Джо. — Нужно коснуться разных тем, а у нас не так много времени, так как начать? Я должен помочь Стерну поверить в себя.

Зеркало. Зеркало… Видит всё, слышит всё, а кому и что оно скажет?»

Джо усмехнулся и обвёл рукой бар.

— Так это твой тайный мир, Стерн? Это то место, о котором ты мечтал в юности? Дрянное освещение, конечно, годится для мечтаний. Лучше-то мы не нашли. А ведь нам придётся провести здесь наши последние часы.

И говоря о полутьме, Стерн, есть кое-что, что давит на меня всё больше и больше с тех пор, как я приехал в Каир. Это связано с тем фактом, что каждый человек играет роль секретного агента, в какой-то степени. С собственными предательствами и собственной личной преданностью и собственным секретным кодом, скопированным с частного хостинга — семьи. И с обычным статусом в этом мире, — не отличающимся от моего собственного в Каире, — транзитным.

Вот Ахмад, например. Когда вы смотрели на него, то видели только молчаливого меланхоличного человека, раскладывающего пасьянс или клюющего носом над газетами. Но когда он открывал секретную дверцу в свою тайную пещеру… ну, целый мир внезапно оживал прямо у вас на глазах.

Мне посчастливилось мельком заглянуть в этот частный мирок. А для других людей Ахмад останется тем, кем казался, молчаливым странноватым человеком, о котором и вспоминать не стоит.

Тайная пещера Ахмада содержит его секретный инвентарь. Старый помятый тромбон, скажем, служил ключом к коду Ахмада, оживляя забытые мелодии. А картонный чемодан со стихами — это «чёрный ящик», сохраняющий воспоминания, расшифровать которые мог только Ахмад.

Так что мне кажется, что в толпе нет обычных людей, и нет невинных в игре жизни. Мы все — двойные и тройные агенты, — этакие паучки, — со своими источниками информации и незаметными нитями контроля, пытающиеся плести тайные сети чувств и действий…

Ахмад? Малоподвижный молчаливый бесчувственный человек? Ахмад? Этот красноречивый поэт-романтик?

Хранитель мифического потерянного города.

Нет, Ахмад был совсем не тем, кем казался. И мы все маскируемся, Стерн. Нами управляет пробитая в детстве, в пору взросления, перфолента. И мы защищаем источники нашей силы и храним их в тайне друг от друга.

И не является ли предательство, как сказал Ахмад, самой болезненной раной из всех, а самоотречение самым худшим видом предательства? Единственный грех, который мы никогда не сможем простить себе, и потому единственный грех, который мы не способны простить другим.

И этот метод секретного агента используют все, — из страха, я знаю, — из страха, что другие могут обнаружить, кто мы на самом деле. Нас настоящих.