Избранное

Слова попа обрушивались как потоки воды на головы собравшихся, он приводил тексты из Священного писания то по-французски, то по-латыни, а один раз даже произнес что-то по-гречески, приписав слова святому Иоанну Златоусту, — благо святой не мог этого услышать и опровергнуть, — все обрывки знаний, какие почерпнул он за четыре года учения в духовной семинарии, он вывалил разом. (Никогда еще, сколько он себя помнит, не находило на него такого вдохновения.) Конечно, всю эту речь он заранее подготовил дома, так что шел по проторенной дороге, а сводилась его речь к тому, что все в мире бренно и все суета сует. Под конец проповеди он перешел к наглядному примеру бренности и суетности человеческой жизни и закричал во весь двор:

— Что?! Что возьмет с собой Уркан в могилу? Постолы, изодранные на дорогах Кымпии? Рваную нищенскую шапчонку? Суму, что носил на спине всю свою жизнь? Суму, в которой перетаскал он все свое состояние, а потом благополучно лишился и был вынужден жить у ворот в старом сарае? Может быть, он возьмет с собой что-нибудь из того, что не подали ему как милостыню, а нашел он сам? — Поп особо подчеркнул слово «нашел». — Что?! Что из всего этого он взял с собой? Что возьмет он из утех своей земной жизни?..

Стоя возле Лудовики у гроба, Симион чувствовал себя маленьким ребенком, готовым спрятаться за спину матери. Каждое слово попа хлестало его по сердцу, как бич. Порой он чувствовал в себе такую силу, что готов был схватить гроб или кого-нибудь из гостей и запустить в попа, раздавить его как муху, но силы снова оставляли его, и превращался он в слабого, безвольного, запуганного мальчишку. Он закрыл лицо руками, сгорбился и, казалось, плакал.

Лудовика стояла у гроба, надвинув на лоб платок, прямая, злющая, и пожирала попа глазами.

После похода к митрополиту ни ей, ни Симиону не приходилось сталкиваться с попом. Она давно забыла про поход в Блаж, а он, черная душа, оказывается, помнил и теперь отыгрывался, выбрав для этого как нельзя более подходящий случай: вот они, святые! «Ну, мерзкий поп, благодари бога, что в ризе, а то схватила б я тебя в охапку да вышвырнула вон, в клочья бы разодрала и по всей долине развеяла. Век бы меня помнил!»

Продолжая буравить его глазами, Лудовика давно уже не вникала в суть его проповеди. Стоит ли вникать в то, что отдает зловонием и мертвечиной. Мерзкий поп облил помоями ее родню, Урканов. И не только облил помоями, но еще и пальцем тыкал. А все вокруг слушали, ухмыляясь, и даже посмеивались, не таясь.

…Из-под парчовой ризы попа виднелась его черная ряса, а внизу штанины полосатых брюк и узконосые барские штиблеты из мягкой лайковой кожи. Лудовика видела, как поп, упиваясь своей проповедью, притопывает ногой и изо всех сил напрягает голос, чтобы все его слышали… Постепенно он потерял в ее глазах человеческий облик, превратился в какое-то квадратное мерзкое чудовище с тяжелым, тучным, нечеловеческим телом и торчащей сверху огромной, похожей на тыкву головой с кроваво-красными губами, искривленными так, будто кто-то неумелой, нетвердой рукой сделал широкий надрез… Тело сужалось, удлинялось, вытягивалось, высясь над людьми, над домами, руки извивались в воздухе, как две змеи, а среди черных всклокоченных волос виднелись маленькие стыдливые рожки…

— У тебя он, что ли, крал? — раздался из толпы пронзительный крик.

Лудовика будто воспрянула от одурманивающего сна. Толпа зашевелилась, зароптала. Со всех сторон на нее устремились насмешливые, ехидные взгляды.

«Смеетесь! Надо мной смеетесь! Над Симионом, над нашими детьми смеетесь! Голодранцы несчастные, над богатой родней, над Урканами смеетесь! Сме-е-тесь!»

Еще миг — и она готова была наброситься на них с кулаками, царапаться, кусаться, плевать им в рожи; схватить палку и прогнать всех, всех до единого со двора. Во-о-он!!

Толпа загудела, возбужденная злоязычными речами попа. То тут, то там вспыхивали и разгорались перебранки, то оттуда, то отсюда слышалось: «Молчи», «Не ври».

Не в силах больше сдерживаться, Лудовика будто с цепи сорвалась:

— Заткнись, вонючий поп! Кончай свою мерзкую брехню! У тебя да твоего отца он не побирался! На твое добро, нажитое на поминках да на крестинах, тоже не зарился!

— Кончай! Кончай! — тут же поддержали Лудовику несколько человек из родни.

— Хватит! Наслушались!

— Грех… — продолжал поп, стараясь перекричать всех.

— За его грехи не тебе ответ держать. Ты уж за свои сумей ответить. А он был хозяин. И земли у него было вдоволь, и хлева, полные скотиной…

Поп решил кончить проповедь и поднял руку, успокаивая разгалдевшихся людей, предупреждая, что желает сообщить еще кое-что важное. Понемногу толпа утихла, и поп объявил, что он, правда, с большой неохотой, но позволил Симиону угощать на поминках водкой.