Избранное

— Ты кто?

— Крэчуняну. Я болен.

— У врача был?

— Был.

— Где освобождение?

— Я отдал в канцелярию. Доктор велел мне лежать и принимать аспирин.

— Укройся как следует, а то простынешь. Кто открыл окна?

— Сторож. Он велел мне вставать и идти в класс на урок.

«Бедняжка, — жалеет его учитель, шаркая стоптанными башмаками по длиннющему коридору. — Так оно и бывает. Сначала бронхит, потом воспаление легких, а кончается чахоткой».

Жаль мальчонку! Способный ученик!

Пожалей, пожалей, большой толк будет от твоей жалости. И тебя кто-нибудь так же жалел, когда ты был студентом, такой же толк вышел.

А ведь и ты хорошо учился. Все решают деньги, а их-то и нету!

Ну и плевать! На все плевать! Ничего ему не надо от жизни. И на холод плевать. Будет он «инспектировать» спальню, будет стегать детишек хлыстиком. А там хоть трава не расти!

И заниматься ничем не хочется, хочется бездельничать, и все тут!

Знали бы эти ребятки, — кажется, они пятиклашки, — знали бы они, сколько за этими высокими партами погублено горячих сердец, но… не они первые, не они и последние.

Они сидят, трут кулачками глаза, изо всех сил стараются не уснуть, а глаза у них слипаются, закрываются, но и сквозь сон они шевелят губами, силясь вызубрить урок.

Маленькие, хилые, несчастные, с шершавыми личиками, с золотушными шеями, бледные как мел, с провалившимися щечками, с такой тонюсенькой кожей, что косточки сквозь нее просвечивают.

Обычная школа — мало, что ли, таких, — где учатся дети бедняков или сироты, которых богатые родственники сюда пристроили.

Скрюченные от холода ребятишки сидят за партами и вздрагивают при любом шорохе. Учитель прохаживается вдоль парт, и скрип половиц под его ногами заставляет сердца этих несчастных трепетать от страха.

— Костаке, ты что-то сказал?

— Темно, господин учитель. Букв не видать.

— Да, господин учитель, совсем не видно. Темно… — робко подхватывает еще кто-то.

Учитель в гневе. Хотя он знает, что лампы горят плохо, потому что керосина у эконома не допросишься, но эконом женат на кухарке из интерната, а та односельчанка жены директора.

Все это он знает, но уронить в глазах учеников «авторитет» школы?.. И учитель, скроив свирепую физиономию, налетает на учеников:

— Кто? Кто это сказал?

Наступает гробовая, могильная тишина. Костаке как-то бочком, кося в сторону, усаживается за парту.

— Встань, Костаке! Кто сказал, спрашиваю?

— ?..

— Маковей! Ты?

— Так не видно же, Правда. Сами посмотрите… если не верите…

— Протяни ладонь!

— Так не видно же…

— Протяни ладонь!

Ученик трет ладошку о пиджак, зная по опыту, что так меньше болит, и протягивает ладонь, как завороженный глядя на прутик.

Если бы учитель был невидимкой, то по лицу ученика можно было бы понять, когда учитель поднял руку и когда ее опустил. От каждого удара мальчик вздрагивает, вскрикивает, корчится, чуть-чуть преувеличивая боль и потирая ушибленное место.

Костаке как зачинщика еще вдобавок треплют за ухо.

Бунт подавлен. Учитель триумфатором всходит на кафедру и с гневом бичует непослушание и неповиновение старшим, призывая усерднее учиться и выполнять свой долг. Долг, и один только долг!

Исполнив свой собственный долг, учитель раскрывает книгу и пытается читать, но буквы расплываются у него перед глазами; откуда-то издали возникает лицо очаровательной девушки, за которой он ухаживал в те незабвенные студенческие годы.

«Где она теперь?»

Все видится ему в дымке, в призрачном мареве нереальности. Нет! Нет, никогда он не был студентом, никогда не был знаком ни с какими девушками, никогда не был так мучительно, до помешательства влюблен…

Нестриженая голова учителя среди поникших над партами в полусне стриженых голов мальчишек тоже начинает клониться, так же слипаются у него глаза и так же начинают шевелиться губы.

Учитель закрывает лицо руками, зажмуривает глаза… а рядом бежит время…

— Марш в зал, свинья! — раздается в коридоре драконий рев директора.

Учитель подскакивает. Торопливо зашелестели страницы.

— Свинопас явился, — слышится шепот.

— Тихо! — говорит учитель.

В окне вырисовывается бледное лицо зимнего дня.

Перевод М. Ландмана.

ПЕРЕЭКЗАМЕНОВКА

Сон прерывается внезапно, мне чудится, будто кто-то стучит в дверь, а может, не чудится, а снится? Я пытаюсь проснуться и, протянув руку, беру с тумбочки стакан с водой, пью и ставлю на место. И снова укладываю голову на подушку. Бесцельно, без любопытства озираю я комнату. Часы остановились среди ночи. Интересно, который теперь час? Наверно, светает.

И что это мне не спится, неможется? Чувствую я себя так отвратительно и неуютно, словно накануне пил без устали или не спал четверо суток. Голова раскалывается, боль отдает в правый висок. Я слышу, как бьется у меня сердце, но бьется оно где-то возле горла.

«Простыл я, что ли, гуляючи вчера в саду? — спрашиваю я себя. — А тут еще переться в школу. И какой осел назначил переэкзаменовку на сегодня, не мог подождать до следующей недели?»

Я зеваю, потягиваюсь и приглаживаю рукой одеяло.

Тук… тук…

— Кто там?

— Я.

— Кто — я?

Из целого потока слов выуживаю только одно: «госпожа».