Избранное

— Да? Как же! Как же! Я читала! Где вам удалось достать такие чудные портреты? Я ни у кого таких не видела. Помню, сколько пролила я слез школьницей над романом Стриндберга «Идиот».

— «Идиотом» Стриндберга увлекались многие, — подтверждаю я. — И еще «Гамлетом» Ибсена.

— Этого я тоже читала.

— Забавно.

— Еще бы. Я хохотала до истерики. Ну, бог с ними, с писателями… — говорит она, чувствуя себя на литературной почве не слишком уверенно. — О них хорошо беседовать зимой у камина или летом на пляже… Неужели и вправду нельзя было подыскать комнату не на чердаке? Вы человек приличный, с положением… — с укоризной говорит она и стряхивает пепел.

— Искать комнату хлопотно. Мне и эта подходит…

— Поручите это мне, я подыщу уютное гнездышко…

— ?..

— Нет, нет, вы не подумайте, я обожаю холостяцкие комнаты. Здесь такой поэтический беспорядок, такая непритязательная мебель…

— За порядком следит прислуга, а мебель подбирала хозяйка.

Она гасит сигарету, громко защелкивает сумочку и переходит на серьезный тон:

— Господин учитель, заверяю вас, если бы не некоторые обстоятельства, я не стала бы вас беспокоить. — В слово «беспокоить» она вкладывает весь сарказм, на который только способна. — Надеюсь, вы догадываетесь, о чем речь?..

— Догадываюсь.

— Тогда, сделайте милость, избавьте меня от необходимости просить. Вы переводите моего сына в следующий класс, я везу его в Бухарест и устраиваю в более приличную школу.

Я, кусая губы, чтобы не рассмеяться, смотрю на нее в упор и думаю: «В более приличную, это в какую же?»

— Никак не могу, — говорю я.

— Невозможного нет. Все возможно. Важно желание.

— По письменной работе ваш сын получил тройку с натяжкой. На устном стоял как истукан и молчал. Кроме меня, были еще три учителя, инспектор.

Разглядывая пальцы, унизанные кольцами, она бормочет как бы про себя:

— Инспектор — нуль! С ним я в два счета договорюсь. Главное — вы…

— Нет. Не могу.

Мы с минуту молча пристально глядим друг на друга, глаза, в глаза. Ее взгляду мог бы позавидовать удав, уставившийся на кролика. Лицо у нее злое, змеиное, глаза холодные, острые, губы поджаты; будь у этой змеи яд, она бы не задумываясь ужалила меня.

— Вы, кажется, подвизались на поприще учителя?

— ?..

— И собираетесь продолжать свою деятельность?..

— Увы, нет. Я по профессии юрист, хочу заняться адвокатурой. Профессия учителя столь неблагодарна… сами видите…

Она меня обрывает резко и надменно:

— Адвокатом вы не будете! Это я вам говорю! Уж поверьте. Мой деверь — будущий министр юстиции… Он не откажет мне в маленькой просьбе…

Я спокойно и насмешливо смотрю ей прямо в лицо. Это выводит ее из себя.

— …Да что говорить с деревенщиной!..

В лютом бешенстве она хватает со стола сумочку и выскакивает из комнаты, так хлопнув дверью, что со стен сыплется штукатурка.

Перевод М. Ландмана.

СЛУЧАЙ ИЗ ДАЛЕКОГО ДЕТСТВА

Случилось это в конце октября, ясным осенним днем.

Шел последний урок, нет-нет, не урок, а просто нас держали в классе, и мы занимались кто чем: одни читали, другие разговаривали, третьи что-то делали.

Я с товарищем стоял у окна, и рассуждали мы о поведении женщин, а вернее, одной только девчонки, которой я послал уже несколько очень важных писем, а ответа ни на одно еще не получил. Почему? Вот об этом мы и говорили.

На школьном дворе с высоких акаций осыпались желтые листья и, медленно кружась в прозрачном, как родниковая вода, воздухе, ложились на землю.

На дворе, обычно людном и шумном на переменах, теперь было тихо и пустынно.

По длинным сумрачным коридорам лицея бродили не менее сумрачные преподаватели с журналами под мышкой и с молчаливой свирепостью поглядывали на входную дверь, кого-то ожидая.

А ожидали они директора, который назначил экстренное совещание, и сам же на него опаздывал почти на час. По каменным плитам коридора катились ругань и недовольство.

— Безобразие!

— Надо этому положить конец, сказать ему прямо в лицо, что это, в конце концов, оскорбительно!

— Школа есть школа! Дисциплина обязательна для всех. Вот увидите, он опять как-нибудь выкрутится.

Как только приоткрывалась дверь какого-нибудь класса, где жизнь била ключом, и оттуда высовывалась вихрастая любопытная мордочка ученика, его тут же с криком загоняли обратно.

— Марш в класс, болван!

Наконец явился директор, запыхавшийся, взмыленный как лошадь.

— Ф-фу!.. Простите, господа, никак не мог раньше. Задержали дела. Приступим…

— Пять леев вход! Всего-навсего пять леев! Совсем даром! Спешите! Спешите! — топом зазывалы из бродячей труппы, подавно побывавшей в городе, выкликивал преподаватель гимнастики.

Фиглярство этого завзятого шутника и балагура было как нельзя более кстати, потому что снимало общее напряжение и недовольство, и директор ему даже обрадовался, хотя для вида пожурил учителя.

— Несерьезный вы человек, не можете без ерничества, — сказал он мягко и сладостно улыбнулся.

*