Избранное

Дамдин так растрогался, что ему впору было заплакать.

— Я всегда буду приходить к вам и никогда вас не забуду! — сказал он, чувствуя, что надо побыстрее уходить, пока совсем не раскис.

— А как же! К кому же тебе еще ходить? Ты для нас как наша Гэрэл, все равно что братишка ей… Вот только я хочу тебе наказать, чтобы ты подальше держался от плохих людей. Люди ведь всякие бывают… Узнают, что ты из худона… — искренне наставляла его мать Гэрэл.

— Правильно! Очень правильно она говорит… Тысячу раз права! Так что трудись хорошо, а все остальное приложится… Помнишь, что говорил Дандар? — поддержал жену Самбу.

Дамдин ловил каждое их слово и кивал головой. Из собственных вещей у него почти ничего не было, а теперь образовалась увесистая поклажа. Вот только он не мог решить, куда спрятать пиалу. Наконец догадался засунуть ее в карман брюк.

Затем он направился к двери, и на глаза у него невольно навернулись слезы. «Вдруг кто увидит там, на лестничной площадке… Стыда не оберешься», — подумал он и, вытирая слезы, шмыгнул носом, словно мальчишка.

Провожающие хозяева не могли этого не заметить. Слезы Дамдина были слезами благодарности за все, что эта семья сделала для него. Они заменяли тысячу слов, которые можно было сказать в ответ на их заботу и участие в его судьбе.

— Бедняжка… — вымолвила мать Гэрэл и, как любая сострадательная женщина, не выдержала и прослезилась.

Самбу ничего не сказал и закурил. Задумчивая Гэрэл, точно вдруг спохватившись, бросила родителям:

— Я провожу его.

До автобусной остановки они шли молча, ни словом не обмолвились. Когда подошел автобус, Дамдин дрожащим голосом проговорил:

— Ну, до свидания, Гэрэл! Фотокарточка твоя со мной… Я всегда буду помнить тебя… — И вошел в автобус.

Уже из окна автобуса он видел, как Гэрэл, поминутно оглядываясь, медленно шла к дому. Дамдин старался запомнить каждый ее шаг, каждое движение, чтобы при встрече подробно рассказать ей о том, как они расставались.

Чогдов родился и вырос на юго-западной границе страны, в долине озера Бигэр. В разговоре он частенько вставлял слово «искони», а обо всем хорошем и поразившем его неизменно говорил «Похвально!» или «Вот это искусство!».

Окончив среднюю школу, он стал учительствовать в начальной школе сомона Дарви. Проработав там два года, был приглашен в аймачный клуб артистом. За год сыграл несколько главных ролей в драматических спектаклях. Зрители принимали его восторженно, и он всерьез стал подумывать о карьере актера. Как раз в это время приехал к ним из столицы какой-то важный человек и, после спектакля подойдя к нему, обрадовал: «Твое место в театре!»

Чогдову ничего другого и не нужно было. Он уволился и отправился в Улан-Батор искать свое счастье на театральных подмостках. Однако мечте его не суждено было сбыться — актерского таланта, о котором в один голос говорили ему в аймаке, у него не оказалось.

Чогдов любил рассказывать Дамдину о диковинках Заалтайской Гоби: о тахи, о диком кулане, об алмасах. Глаза его загорались особым блеском, когда он начинал рассказывать об охоте на горных козлов и аргали[63] в живописной местности под названием «Девять котлов священной горы Ээж». Хорошо знал он и гобийские народные песни.

Каждое утро, едва поднявшись с постели, он отрывал от настенного календаря листок и сообщал: «Сегодня такая-то историческая дата или юбилей такого-то деятеля». Затем читал русские книжки, заглядывая в русско-монгольский словарь, и называл все это «уроком русского языка». При этом он каждый раз напоминал, что один его хороший друг таким образом в совершенстве овладел русским.

Годы учительства он не любил вспоминать, считая их потерей драгоценного времени. «Учителем хорошим я никогда бы не стал», — нередко говорил он.

Иногда утро у него начиналось с чтения стихов. Здесь с ним никто не мог соперничать. Он так много их знал наизусть, что, если бы было время, наверняка мог бы читать целый день. Стихи были разные, но всегда брали за сердце. Очевидно, у него был хороший вкус, и пристрастился он к поэзии, наверное, с детства.

Каждый раз он читал новые стихи, хотя никто не видел, как он их заучивает, а одно стихотворение любил больше всего:

Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…

Декламируя, он никогда не досказывал стихотворения до конца, зато, затаив улыбку в прищуре своих глаз, изрекал: «Похвально написано!»

Иногда Дамдин, удивляясь его памяти, спрашивал:

— А ты все сам пишешь, да?

— Ну что ты! Чужие стихи запоминаю… В молодости надо как можно больше заучивать наизусть. Что может быть прекраснее хороших стихов! — отвечал Чогдов.

Он внимательно просматривал все свежие газеты и, если там попадались стихотворения, аккуратно вырезал их или переписывал себе в тетрадь. Этим его любовь к поэзии не ограничивалась. В свободное время он мог часами рассказывать о жизни писателей, об их семьях, детях и о том, как и при каких обстоятельствах было создано то или другое произведение.