Избранное

Дамдин оглянулся и увидел календари — у одного остался всего один листок, а второй был еще не тронут.

— Сегодня на вечере я буду читать стихи. Вот послушай! — Отойдя к двери, Чогдов выпрямился и, выкинув правую руку вперед, начал читать:

Учиться и расти стремится теперь каждый,
Свершений путь далекий ждет каждого из нас!..

Дочитав, он сверкнул глазами и спросил у Дамдина:

— Ну как?

Дамдин, улыбаясь, молча кивал головой, хотя ему показалось, что Чогдов читал излишне громко. Только тут он заметил новый радиоприемник, приобретенный, видимо, Чогдовом, и ему вдруг показалось, что оттуда доносились знакомые и незнакомые голоса его земляков-гобийцев. Их радостные возгласы, стихая, уплывали куда-то в небо и, растекаясь по нему, замирали далеко-далеко.

Тут его размышления прервал Чогдов:

— Отличное стихотворение… Вообще поэзия должна быть меткой и мудрой. Я вижу, ты еще не осознал это. Она непременно должна быть мерилом всего, что достиг человек, то есть отражать размах его чаяний и стремлений… Что и говорить, отличное стихотворение…

Затем он подошел к Дамдину, положил руки ему на плечи и, сверкая своими улыбчивыми глазами, задумчиво произнес:

— Грядет Новый год. Уже завтра окажемся мы в новой жизни, повзрослеем на год. Какое счастье сулит он нам с тобой?

— Да, да! — согласился с ним Дамдин и взволнованно подумал: «Действительно, какое счастье принесет он нам?»

1970, Улан-Батор.

БОЛЬШАЯ МАМА Повесть РАССКАЗЫ

Составитель Висс. Бильдушкинов

БОЛЬШАЯ МАМА

1

Если спросить у стариков, тех, кому сейчас лет по шестьдесят-семьдесят, какое же, собственно, место называлось прежде Цахиурт-сурь, то одни скажут, что это там, где теперь стоит монастырь, другие укажут на загон, а третьи станут утверждать, что это там, где был дом гавджи[69].

Монастырь Цахиурт не радовал глаз, он давно утратил былое величие. Да и само поселение, несколько приземистых домишек — трудно было понять, живет ли здесь теперь кто-нибудь, — наводило уныние. Дома эти даже не назовешь домами — три ряда приткнувшихся друг к другу низеньких, тесных дощатых лачуг, похожих на амбары. Стены их, иссеченные ветрами, растрескавшиеся от солнца и отсыревшие от дождей, потемнели и обветшали. Казалось, они давно уже никого не могут защитить от непогоды. Замки и замочки разных конструкций висели на скобах, накрепко заперев разбухшие двери.

Всюду валялся старый хлам: верхний круг от юрты, ржавые обручи с кадушек, куски высохшей и сморщившейся невыделанной кожи, старое корыто и дырявые бурдюки, кувшин без дна, унины[70], разбитый котел, побелевшее от времени старое седло, разрозненные сапоги. Узкие улочки заросли травой, а там, где прежде, очевидно, были здания и загоны, буйные заросли крапивы и бурьяна скрыли остатки строений.

Дикие голуби, постоянные обитатели этого затерянного в глуши поселка, каждое утро поднимались в небо с крыши одной из лачуг. Голуби неслись, как подхваченные ветром клочки бумаги, и, сделав несколько кругов над домами, опускались на землю и что-то клевали. А то вдруг вся стая взмывала ввысь и, покружившись над крышами, скрывалась вдали.

Старая Дого считала голубей своими друзьями, она любила смотреть, как они ходят, поглядывая по сторонам, и перья у них на шее переливаются всеми оттенками синего и зеленого. Случалось, птицы исчезали куда-то на несколько дней, а когда прилетали снова, Дого радовалась, как ребенок. И как ребенок, сжав в кулаке крошки печенья, остатки творога или сыра, тихо подкрадывалась к стае и сыпала крошки самому храброму, осмелившемуся подойти ближе всех. А голуби, дикие сизари, словно не замечая ее стараний, вскоре снова поднимались в небо. Дого удрученно смотрела вслед уносящимся в синюю высь птицам, жалобно вздыхала: «Бедняжки!» И, глядя на стаю из-под руки, бормотала себе под нос: «А я-то хотела покормить вас! Что же вы улетаете от меня, милые…»

Юрта старой Дого стояла с самого края, вплотную к домишкам-амбарчикам, что выстроились в три ряда на пригорке. Это было единственное жилище в поселке Цахиурт-сурь, над крышей которого в последние три года курился дымок. Травы возле юрты почти не осталось, всюду были видны колеи от машин. За юртой валяются резиновые покрышки от колес, полуоси, рессоры, гайки и болты всех видов и размеров, шестеренки, банки из-под автола. На земле — пятна пролитого бензина и масла.