Избранное

Неожиданно из-за перевала с ревом выскочила целая колонна груженых машин и направилась прямо на них. Караванщики едва успели освободить дорогу, а машины, не сбавляя скорости, пронеслись мимо. Все вокруг потонуло в пыли.

Жамьян успел спешиться и стоял на обочине дороги, придерживая коня. Как только мимо него пронеслась последняя машина, он закричал:

— Сколько же вас тут носится, черт бы вас побрал! — и, не мешкая, погнал овец дальше.

Дамдин едва удержал своего скакуна, но кричать и ругаться не стал. Наоборот, он с восхищением и завистью смотрел на колонну, на водителей, которые все, словно сговорившись, вели свои машины, высунувшись из кабин. Дамдин пристально вглядывался в каждого, надеясь увидеть среди них и своего знакомого.

«Раз появились машины, значит, город близок», — обрадовавшись, подумал он и присоединился к Жамьяну. Вскоре они поднялись на перевал. Цокзол уже сидел у каменного обо[36] и курил. Улдзийма, придерживая упряжку, всматривалась в даль.

Дамдин сразу же посмотрел на север и увидел горные громады Хангая, тонущие в синей дымке. Ветерок здесь показался ему тугим и прохладным.

— Куда же запропастился этот город, и где он вообще есть? — проворчал Дамдин и вздохнул. Ожидания его снова не оправдались, и он взгрустнул.

Жамьян с важным видом стоял рядом с Цокзолом и курил. Дамдин подошел к ним, сел и, ожидая конца привала, от нечего делать стал подбирать камушки и швырять их под откос.

Цокзол, по-прежнему дымя трубкой, вдруг повернулся к Дамдину и весело сказал:

— Ну, сынок, город твой теперь близок! Гора Богдо-Ула во-он она! — и указал трубкой туда, куда только что смотрел Дамдин.

Дамдин обрадовался, но потом снова поглядел на синеющие горы и подумал: «До него, должно быть, еще плестись да плестись».

Тут Цокзол с Жамьяном встали, засунули трубки за голенища сапог, подошли к своим лошадям и, выдернув из их хвостов по нескольку волосинок, направились к обо. «Что это они затеяли?» — думал Дамдин, с удивлением наблюдая за ними.

Они же обвязали волосинками засохшее дерево, торчащее прямо из середины сложенных камней, и запричитали: «Да принеси нам большую удачу!»

Дамдин, только теперь заметив медные монеты, конфеты, печенье и прочие жертвоприношения, валявшиеся в груде камней, выдохнул:

— Надо же! Как все интересно!

На что Жамьян со страхом выпалил: «Дурак!» — и, благоговейно обойдя обо по солнцу, зашагал прочь. «Видимо, что-то не так сказал!» — подумал Дамдин и стал казнить себя; но делать ему было абсолютно нечего, и он продолжал стоять, уставившись взглядом на обо.

В этот момент Цокзол обратился к дочери:

— При спуске следи внимательно! Как бы с машиной не столкнуться. И трогайся осторожно! — Сам же повел свою лошадь на поводу. Следом за ними погнали овец Жамьян с Дамдином.

Вскоре они спустились с перевала и вышли на поросшую густой травой солнечную поляну. Овцы вмиг успокоились и жадно набросились на сочную траву. Дамдин с Жамьяном не стали их подгонять.

Тем временем караван ушел довольно далеко, и Жамьян с Дамдином, покачиваясь в седлах, погрузились в свои думы.

Жамьян размышлял о том, как подороже продать не только своих овец, но и те несколько голов, которых поручили ему продать его знакомые. Если бы все получилось так, как он намечал, то за каждую чужую овцу можно было бы выручить еще по двадцать-тридцать тугриков.

Дамдин обрадовался тому, что город уже совсем близок, в то же время с сожалением подумав о том, что не успел переодеться. Ему очень не хотелось в таком виде въезжать в город. Да и лошадью своей, и бедным седлом он тоже был недоволен. От всего этого настроение у него вконец испортилось.

— Гони овец, быстрее… — прервал его мысли Жамьян. — К Цокзолу кто-то подъехал на машине. Мне надо обязательно там быть, а то неловко получится. Возможно, что они и нашим скотом интересуются, — уже на ходу бросил он, понукая своего коня.

Только теперь Дамдин заметил грузовик. Рядом с ним топтались какие-то люди, окружив Цокзола, который сидел на земле, придерживая лошадь за повод. Тут и Дамдину захотелось узнать, что же там произошло, и он быстро погнал овец. Они послушно побежали по дороге, выбивая сердитую дробь своими затвердевшими от жесткой гобийской земли копытцами. Подогнав овец, Дамдин тотчас направился к машине.

Двое незнакомцев разговаривали с Цокзолом. Рядом с ними стоял полный китаец в ватных брюках и толстой рубашке и курил папиросу. Чуть подальше стоял еще один китаец, сухощавый, в таких же брюках, и щелкал семечки, ловко и небрежно выплевывая шелуху.

Полный китаец тяжело дышал ртом, словно изнывающий от жажды верблюд, и поглядывал на овец, проходивших мимо. Дамдин, уставившись на него, думал: «Вот мерзляк! В такую жару — и столько на себя напялил!»