Избранное

Караванщики еще только начинали подниматься на перевал Бурханта, но уже теперь, пройдя этот короткий путь, Цокзол почувствовал, кем для них был Дамдин; понял Жамьян, сообразила и Улдзийма. Его теперь так не хватало, что на перевале все остановились, как по команде, и оглянулись.

И если бы сейчас догнал их Дамдин, его бы не только не стали журить, но и приняли бы как самого желанного человека. Но радостная встреча так не состоялась.

Глава двенадцатая

Город просыпался, и предутренняя тишина, вздрагивая, поползла в горы. На мостовых, звеня колокольчиками, появились откормленные, лоснящиеся, видать, давно забывшие вкус свежей травы лошади. Таща тяжелые, груженые телеги, они трусили по своим привычным, раз и навсегда заведенным маршрутам. Чинно восседали ямщики, на всякий случай со свистом помахивая бичами.

Вскоре из тех же ворот вышли люди, впрягшиеся в груженые тачки, и направились к базарам. Начали открываться ларьки, лотки, от которых шел запах свежевыпеченного хлеба, булок, сдоб.

Подойдя к некоторым из лавочек, можно было разглядеть в них продававшиеся по невообразимо дорогой цене мелкие товары и безделушки, выставленные на прилавке и подоконниках. Открывали свои двери и столовые, забегаловки, маня прохожих ароматом еще горячих бозов[41], хушуров.

Все эти торговые точки хоронились на задворках нового, молодого города. Оттуда, из-за заборов, сколоченных из нетесаных, ободранных жердей, и выехали все эти повозки и тачки, хозяевами которых были чужестранцы, то есть китайцы, давно покинувшие свою родину и поселившиеся здесь, чтобы сколотить себе большое состояние. Потому-то и тряслись на телегах в такую рань ямщики, открывались ларьки и столовые.

А в центре города горделиво и величественно высятся многоэтажные здания; по обеим сторонам улиц стройными рядами зеленеют высокие деревья; мчатся вереницы машин.

В половине восьмого раздается заводской гудок: рабочие занимают свои места. Но улицы не пустеют, наоборот — шум и движение заметно нарастают: теперь уже школьники, студенты и служащие заполняют улицы, и Улан-Батор постепенно входит в свой рабочий ритм.

Поток машин на улицах не прекращается. С каждым днем становится их в городе все больше и больше, хотя конные повозки, брички никак не хотят уступать им дорогу. Наступило время, когда в монгольской столице началась великая конкуренция между лошадью и мотором.

В одно такое утро июля 1954 года под ветвистым деревом городского парка безмятежно спал человек. Солнце уже оторвалось от горного хребта, когда он поднялся, отряхнулся и надел свой дэли. Затем он положил тэрлик, на котором спал, в котомку и направился к главным воротам парка.

День обещал быть жарким. Дамдин вышел на широкую улицу и хотел сразу же пересечь ее, но снующие взад и вперед машины остановили его. Поток машин не прерывался, и он зашагал вдоль улицы.

Его сейчас трудно было узнать. Несколько тревожных дней бродяжничества в незнакомом городе заметно сказались на нем. Он был подавленный и какой-то растерянный, помятый.

Три дня тому назад, когда его бывшие попутчики поднимались на перевал Бурханта, Дамдин все еще был на Ярмарочной площади. Он бродил в толпе, разглядывая все, что попадалось ему на глаза. Обойдя всю площадь, дошел до моста через Толу и оказался на окраине.

У промышленного комбината толпилось много народу. Его почему-то это заинтересовало, и он решил подойти поближе. Наблюдая за людьми, он простоял там так долго, что не заметил, как наступил вечер. Опомнившись, Дамдин поспешил в центр города, однако сумерки быстро сгущались.

Дамдин ушел от своих спутников, забрав все свои вещи. Он еще в пути твердо решил посетить в городе айл одного своего старого знакомого и погостить там, но за три дня так его и не нашел.

Спрашивал он у многих, но никто такого айла не знал. В душе Дамдин очень надеялся найти его — тогда, думал он, все образуется как нельзя лучше. А пока что он был совершенно одинок в этом большом городе.

Дамдин продолжал идти по центральной улице столицы. Было многолюдно, на тротуарах играли ребятишки. У всех были радостные и счастливые лица. Лишь он один был подавлен, грустен и одинок.

Дамдин уже прошел здание первой средней школы, когда внимание его привлек длинный забор из жердей с множеством голубых, коричневых и желтых ворот.

Дамдин постоял в раздумье, затем пересек конную дорогу и вышел на угол узкой пыльной улицы, где была установлена доска с надписью «Водная». Тут Дамдин засомневался: «Что бы это могло значить? Может, здесь нельзя ходить пешеходам?» Но в этот момент он увидел повозку, сворачивавшую сюда, нескольких пешеходов и успокоился.