Избранное

Жеребенок, словно заигрывая с Дамдином, махнул черным хвостиком и засеменил по берегу. Дамдин, принимая приглашение к игре, стал окликать его: «Гур-ры, гур-ры», и тут же в ответ тоже донеслось: «Гур-ры». Он с удивлением прислушался. Оказалось, что это курлычут журавли, пролетавшие высоко над головой.

Он невольно загляделся на птиц, прикрыв глаза рукой: в бездонном синем небе их крылья поблескивали в лучах солнца. Что-то грустное слышалось в этом монотонном крике. Дамдин тяжело вздохнул, подошел к своему волу и стал выводить его на дорогу.

Рабочие сапоги, которые ему несколько месяцев назад подарил Цокзол, вконец изорвались. Гвозди, словно мелкие щенячьи зубы, торчали по краям подошв, обмотанных проволокой. Одежда у него была вся в пыли и в масле, а местами изодралась. Но хозяину все, кажется, нипочем. Он шел, напевая: «Глядит с улыбкой на меня…» И вдруг задумался: «А о ком это я?..» И в тот же миг точно наяву привиделись ему Улдзийма и Гэрэл, но тут же исчезли — и больше не появились, как он ни старался их вернуть.

Дамдин, конечно, их хорошо помнил, но так явственно, как только что, представить их лица уже не смог. И вдруг у него мелькнула мысль: «Я-то о них постоянно думаю, а они?»

Его вол, фыркая мокрыми ноздрями, неторопливо брел следом. Надоедливо скрипела телега. «Человеку нужна твердь, а рыбе — вода», — говорил Дамдину как-то старик сторож. Об этом-то он и вспомнил сейчас. «Действительно, как бы я сюда попал, если бы не добрые люди? Сам бы ни за что… Интересно, где я был в это время прошлой осенью? А, вспомнил!.. Собирал топливо для школы… Да, далеко же я укатил! Прежде-то дальше своего сомона не выбирался. Зато теперь вон куда — за пределы аймака махнул… Верно говорят, что у сыновей путь долгий…»

Скрипит телега, а вол, уставившись в землю, тяжело Дышит в спину Дамдина.

Всякий раз, когда приходил его черед возить воду, Дамдин непременно вспоминал свои школьные годы… У них в сомоне были две Доски почета: одна предназначалась для участников соревнования, а другая — для учащихся школы. В конце года подводились результаты труда и учебы аратов и школьников.

Каждая доска была разделена на четыре части. В верхней части под красным знаменем записывали лучших из лучших аратов и отличников учебы. Тех, кто работал и учился хорошо, помещали под эмблему самолета. Для середняков отводилась машина, а у отстающих эмблемой была обыкновенная деревянная телега.

Дамдин все четыре года учебы ходил под знаком машины и немало гордился этим. «У меня на роду написано, что я должен стать шофером, потому я и не расстаюсь с машиной», — хвастал он перед сверстниками.

Теперь же он чувствовал себя не в своей тарелке. Ему почему-то казалось, что его недооценили, принизили, а то и вовсе мерещилось, будто выгнали со стройки, раз и навсегда определив в водовозы. Оно и понятно, ведь Дамдину до этого ни разу не приходилось иметь дело с волами. На его родине они были такой же редкостью, как здесь, скажем, верблюды. Потому-то он и мучился, когда подходила его очередь возить воду. Но отказаться было нельзя — никто добровольно не хотел браться за эту муторную работу.

Углубившись в свои думы, Дамдин поздно заметил грузовую машину, мчавшуюся прямо на него; она, едва не задев телегу, проскочила мимо, обдав запахом бензина. В кузове, облокотившись о кабину, стояли несколько парней. Один из них успел швырнуть в Дамдина горстью зерна.

Дамдин невольно улыбнулся, но тут же, опомнившись, поднял свой длинный прут и погрозил им вслед. Вол, видимо решив, что это его хотели огреть, замотал головой и прибавил шагу.

«Машина — вот это дело! Были бы бензин да масло, и больше ничего не надо — ни сена, ни пастбища. Чего только люди не изобрели…» — подумал Дамдин, провожая завистливым взглядом грузовик.

На самом деле он не на шутку побаивался своего вола и никогда его не подгонял, а тот, словно чувствуя это, как нарочно, еле передвигал ноги. Но и в таких случаях Дамдин сдерживал себя, хорошо зная его дурной нрав. Отношения между ними сразу не сложились, и теперь ему ничего не оставалось, как терпеть все воловьи выходки. В упряжке вол полз словно улитка, зато на свободе преображался и становился таким резвым, что его трудно бывало поймать.

Как-то раз он оторвался от стада и убежал на пшеничное поле. Пришлось Дамдину потратить почти весь день, чтобы его поймать. Да еще в придачу бригадир крепко его отругал за потравленную пшеницу и чуть было не оштрафовал. А однажды, возвращаясь с реки, на полпути от стройки вол вдруг улегся прямо на дороге, и Дамдин ничего с ним не мог поделать — пришлось бежать за помощью в поселок.

С того дня Дамдину и смотреть на него было тошно, но что поделаешь, другие тоже особой охоты возиться с волом не изъявляли.

Пусть и черепашьим шагом, но все же добрались они до поселка. «Молодец, что опять не развалился на дороге. Эх ты, лодырь! Давай-ка поторапливайся, а то, поди, заждались нас там… Сидят, наверное, без воды… Ради тебя же и стараюсь, а то ведь скоро никому ты не нужен будешь», — шептал ему Дамдин.