Избранное

Обе девушки побежали с подсвечниками и поставили их на подоконники на террасе. Пал Эрдейи поднялся и низко склонил голову перед Эржебет. Девушка почувствовала, что краснеет, она была уверена, что Пал пригласит на первый танец хозяйку дома. Впрочем, ее должен был бы пригласить первый танцор, а им считался полковник Бодроки. Выйдя на широкую террасу, взволнованная, с бьющимся сердцем, Эржебет подхватила одной рукой длинную, широкую юбку, другую положила на плечо Палу.

Весь налившийся кровью, Бодроки тяжело поднялся со стула и, звякнув шпорами, склонился перед Иолан.

Две пары закружились на широкой террасе, на которой можно было бы устроить настоящий бал. Эржебет танцевала легко, с той скромной грацией, которая без музыки, просто в движениях и походке, была почти незаметна.

— Хозяйка дома очень красива, не правда ли, Пал? Вы тоже такого мнения? — прошептала она прерывистым голосом, желая сказать что-то злое или хотя бы ироническое, что-то такое, что обязательно вызвало бы ответ, который успокоил бы ее или разбил ее сердце.

Эрдейи сжал ее талию своей горячей рукой.

— Первая расцветшая весной веточка мне кажется прекраснее, чем самая пышная роза в разгаре лета!

Эржебет больше ничего не сказала. Она подчинилась Палу, волнам вальса, музыке и звучанию голоса, произнесшего «первая расцветшая весной веточка». Может быть, все ее страдания за столом были необоснованны, ведь, если хозяйка дома говорит все время, ее нужно слушать, если она ослепительна, ею восхищаются.

Потом она танцевала с Шофолви; Пал пригласил Иолан, и они полетели, поплыли, закружились в вихре, который не касался земли, они слились в единое целое, превратились в язык пламени, которое, как говорят, пляшет над зарытыми кладами. Эржебет так и застыла на месте, глядя на них. Музыканты резко оборвали вальс и заиграли чардаш. Шофолви поклонился ей и повел ее к балюстраде, чтобы оттуда наблюдать за Иолан и Палом, которые, не останавливаясь, подхватили зажигательный ритм чардаша. И действительно, было такое впечатление, что из-за них на террасе нету места: то они словно летели, то покачивались на волнах музыки.

«Они будто одержимые, в них, кажется, бес вселился, — думал Бароти. — Что там ни говори, но он держит ее гораздо ближе, чем это нужно в танце, хотя он не склоняется к ее лицу, но они так хорошо понимают друг друга, что просто хочется отвесить ему оплеуху».

Его взгляд скользнул в сторону Телегди. Неподвижный, бледный и суровый, словно присутствуя на похоронах, он стоял у порога и не сводил глаз с танцующей пары, которая стремительно кружилась, подобно летней вьюге. Узловатая рука старика сжимала дверной косяк, и его худые пальцы, искривленные подагрой, побелели от напряжения. Эржебет, совсем обессиленная, стояла, прислонившись к балюстраде. На лице ее застыла улыбка, но глаза были бесконечно печальны. Она с отчаянием смотрела на танцующих и даже не чувствовала, как дрожит от ночной прохлады.

Только оба офицера, полковник и лейтенант, равнодушные к немой драме, которая волновала всех, весело восклицали и время от времени аплодировали, когда готовый иссякнуть танец вдруг разгорался с новой силой. «Да, отчаянно танцуют, ничего не скажешь, — думал Ласло Бароти. — Они что же, напоказ это делают? Неужели Иолан настолько сумасшедшая, что компрометирует себя, компрометирует перед всеми его, мужа, только ради того, чтобы показать Телегди или Эржебет, что Пал принадлежит ей? Опьянела она, что ли? Это танец разлуки, последнее их объятие, ведь потом Пал уже не будет появляться в Баротфалве, и они оба это знают!» Сердце Ласло забилось надеждой. Ну, действительно, что такого в этом танце, если оба партнера отлично танцуют? Нет, здесь нет ни одного непристойного движения, ни одного непристойного взгляда, непристойно только то, что они так хорошо танцуют, и танцуют одни, как на сцене, словно в театре, где все любуются знаменитой парой, а они все кружатся и кружатся напоказ!

Музыканты тоже словно обезумели, как завороженные, они поднялись на ступени террасы, их черные глаза поблескивали в темноте, а струны стонали и пели.

Наконец Иолан остановилась. Высокая, сильная, разгоряченная танцем, она величественно приблизилась к Эржебет, обняла ее за узкие плечи и проговорила бархатным голосом:

— Вы замерзли. О боже! О чем только думают эти мужчины? Господа, — зазвенел ее властный голос, — это непростительно. Почему вы не принесете Эржебет накидку? Почему не потанцуете с ней, чтобы она согрелась? Пойдемте в дом, Эржебет, выпьем шампанского!

И она повела ее, как ребенка, покровительственно обняв своей сильной рукой. Эржебет хотелось бы ненавидеть Иолан, но ее глубокий, бархатный голос, ее тяжелая, горячая рука, ее звонкий и чистый смех — все имело над ней какую-то чарующую власть, завораживало ее, лишало всякой самостоятельности.

В зале открыли бутылки с шампанским и уже пенились бокалы.