Избранное

Вся деревня будто проходила перед ее уже невидящими глазами и показывала на нее пальцами. В ее ушах, которые уже ничего не слышали, словно раздавался крик: «Что с твоей дочерью?! Ты думала, век тебе жить в достатке и изобилии? Видно, добро-то было нажито нечестным путем! Бедность терзала тебя почти всю жизнь, а перед смертью и бесчестье обрушилось на тебя!»

XIII

В одно из воскресений после Петрова дня солнце заливало землю теплым и трепещущим золотым сиянием; стояла палящая жара, но людям не хотелось лениво нежиться, их увлек шумный поток праздничного веселья. Всех радовали щедрые дары природы.

Кукурузные поля походили на сказочные сокровища. Трава пробивалась даже на протоптанных дорожках. Яблони и сливы в садах сгибались под тяжестью плодов. Стебли тыкв, переплетаясь, закрывали изгороди мохнатыми, широкими, как лопух, листьями. Один такой год стоил пяти — всех насытил, всех напоил! Старики не помнили на своем веку такого изобилия. Казалось, урожай был сам-сто.

Перед корчмой так бурно отплясывали хору, что только искры летели из-под башмаков. В вихре пляски звенели на шее у богачек мониста из царских и турецких золотых монет. Юбки, расшитые блестками, взлетали то направо, то налево. Девушки, украшенные живыми цветами, хохотали, то плавно изгибаясь, то лихо притоптывая в такт веселым выкрикам длинноволосых парней, раскрасневшихся от духоты и возбужденных близостью молодых, сильных тел. Казалось, будто сам черт щекочет эту молодежь, полную огня, заставляя ее без устали прыгать и скакать.

Трое цыган, — два кобзаря и один скрипач — быстро играли «Мэрунцика краиулуй»[3], выкрикивая время от времени тут же придуманные ими частушки. Изо всех сил старался скрипач, склоняя голову поочередно то к правому плечу, то к левому, и умильно поглядывая на кувшин, наполненный до краев красным молодым вином.

Во главе хоры — Дрэган Кэпрар. На нем узкий и длинный вышитый пояс со множеством кистей на правом боку, шляпа сдвинута на затылок. Он посматривает вокруг из-под густых, сросшихся бровей, и во взгляде его светится гордость. Чувствует парень, что все им восхищаются, и упивается влюбленными девичьими взглядами! Пожилые женщины, стоя в сторонке, любуются своими красотками-дочерьми и судачат о том о сем, чтобы как-нибудь скоротать время.

— Бедная Станка, померла в одночасье, не поймешь с чего… — прошептала мельничиха. — Помнишь, бывало, придет она в разгар танцев, так галдеж тотчас и утихнет.

— Не приведи господи! — вздохнула повивальная бабка Сафта. — Султэника ведь совсем нищей осталась. Даже не справила по ней панихиду на третий день. А еще ведь нужно панихиду на девятый день, на третьей и шестой неделе, на третий, на шестой и на девятый месяц, через год, через полтора, через два года и потом через два года и четыре месяца. Кто это все за нее сделает? А у христиан так уж заведено — для спасения души. И кто через семь лет вынет косточки из могилы для святой молитвы? Через семь лет тело-то истлеет, в прах обратится. А ежели благословить кости человека, в день страшного суда предстанет он перед престолом всевышнего в своем прежнем образе и будет чище слезы.

— Посмотри-ка на Дрэгана, — сказала мельничиха, — уж больно спесив парень! А как танцует, чтоб ему пусто было, прямо как машина строчит. Видать, все село скоро будет гулять на его свадьбе — ведь он на дочери старосты женится. Не то что мой сын — сущий олух… нет чтобы себе невесту присмотреть, знай повесничает! По праздникам обязательно где-то шляется. Видно, зуб на кого имеет, а на кого — не скажет, хоть ты режь его.

— Ничего, кумушка, — заметила Думитра, у которой было пятеро детей. Карие глаза ее лукаво искрились при каждом слове. — Ничего, эта беда невелика, от нее не поседеешь.

Танцевали брыул[4]. Парни заказали мужской танец и старались теперь переплясать друг друга. Лишь немногие девушки осмелились кружиться в этом танце, но зато уж и плясали его на славу.

XIV

По склону холма, возвышавшегося между Домнешть и Беривоешть, взбиралась Султэника, подгоняя корову-белянку и теленка, который потихоньку прикладывался к вымени, выпуская на ходу розоватый сосок, покрытый каплями молока. Корова мычала и, поворачивая голову, глядела на него черными ласковыми глазами с густыми ресницами. Верный старый Лэбуш бежал вслед за хозяйкой.

Султэника шла, неотрывно глядя вдаль, луговые травы доходили ей до пояса. Она была худа, бледна, тонкое лицо ее стало совсем прозрачным, можно было пересчитать синие жилки на висках. Взгляд ее огромных миндалевидных глаз не выражал ни любви, ни ненависти; в нем уже не было ни крупицы веры, когда она вглядывалась в равнодушное небо, распростертое над головой лиловым погребальным покровом.

Она покинула родительский дом — даже он опостылел ей, и все кругом казалось Султэнике пустым и лживым. Она бросила все, что у нее было, и пустилась в путь, ища дорогу к горе Попэу, где когда-то паслись отцовские отары овец и стада крупного скота.

Она хотела, чтобы затерялся ее след, чтобы утихло ее усталое сердце.