Избранное

За прекрасною девицей
Черт несется черной птицей.
Алый ротик, ясный взгляд
Всех смутят и всех прельстят —
Хуторского мужика
И господского сынка.

XII

Султэника в рот ничего не брала. Она таяла на глазах, пожелтела, высохла, как тростинка, слова из нее клещами не вытянуть. Красивые глаза ее каждое утро были красны. По ночам, как только матушка Станка засыпала, Султэника приглушенно рыдала, пока глаза ее не начинали гореть, как в огне.

Все бродит она, погруженная в думы, и вдруг остановится как вкопанная, уставится в одну точку не мигая, а руки повиснут, как плети. Лицо потемнеет, на сухих воспаленных губах появится печальная, скорбная улыбка. Совсем перестала Султэника бывать на людях, забыла даже о привычных молитвах. Двигается она машинально, ничего не чувствуя, ничего не желая, скользит как тень, всегда следующая за человеком.

Так в горных лесах белые березы, сквозь тонкую листву которых видно синее небо, вдруг, словно сожженные на корню известью, отряхивают с себя листву, теряют блестящую кору, клонятся к земле, высыхают и гибнут безвозвратно.

Если бы не Станка, Султэника даже и не причесывалась бы. А когда мать распускала волны ее черных густых волос, гребенка выскальзывала из старческих рук ее и, бессильно уронив голову на грудь, она едва слышно шептала: «Скажи мне, что за горе у тебя?..»

И чего только не делала старуха!.. Ходила тайком по окрестным деревням к ворожеям и гадалкам, одной цыганке дала полотна на девять рубашек за то, что та гадала ей по звездам, и по буре, и по гороху. Но ни молебны, ни заговоры, ни ворожба не помогли Султэнике: она таяла на глазах.

Матушка Станка наслышалась, что можно спасти родного человека, если продаться в рабство иелям[2]. Она не очень-то верила этому, но ведь попытка — не пытка.

В ночь на вторник, увидя светлое кольцо вокруг луны, она, словно призрак, прокралась к церковному кладбищу. Потом вернулась домой и встала под навес. Посыпав на темя земли с трех могил, она прождала всю ночь, но иели не явились за ней. А в другой раз какие только молитвы не перечитала матушка Станка, все шептала их и шептала, пока, наконец, голова у нее не закружилась и она не упала без чувств.

Миновало рождество Христово и следующие за ним великие праздники, миновал и день сорока четырех мучеников. Настали теплые дни, согретые дыханием весны, распустились на деревьях почки, на взгорьях показалась первая травка. А в доме матушки Станки все по-прежнему было печально. В вербное воскресенье старуха пошла утром в церковь — в душе ее все еще теплилась искра надежды. И уж как горячо молилась матушка Станка! Лишь только она вышла из церкви, ее окружили женщины и завели разговор о том, как прошла служба.

Солнце и ветерок подсушили землю. Босые дети весело бегали, опоясавшись ветками верб, окропленных батюшкой. Старухи жевали просфоры и медленно плелись по дороге к дому.

Жизнь пробуждалась. Лопались почки на деревьях, стаи воробьев, сидя на ветках ели перед церковью, чирикали, яростно ссорясь, как обычно. Петухи, опьянев от вешнего воздуха, отчаянно драли глотки.

Над холмами, покрытыми зелеными побегами, медленно поднимался пар, рассеиваясь от легкого дуновения ветра.

— Матушка Станка, — заговорила старуха Тэлужанка, которой не терпелось покончить с благочестивыми разговорами, — по деревне слух прошел, что Султэника занемогла. Правда ли это? Уж очень она все близко к сердцу принимает. Ну стоит ли так мучиться? Девушка она молодая, чистена, работящая такая, чего же еще надо? Дай-то бог ей счастья. Неужто из-за любви на себя руки наложить? Что ж поделаешь! Она не первая и не последняя! Зря доверилась злодею! Но отольются кошке мышкины слезы, помяни мое слово! Сегодня над одной насмеется Дрэган, завтра над другой, а там, глядишь, и на него найдется управа!

Ошеломленная матушка Станка не промолвила ни слова и бросилась бежать, уронив в грязь священное миро.

— Притворяется, старая лиса, — пробормотала Войкуляса, — вихрем понеслась, будто и не знает о шашнях Султэники! Яблоко от яблони не далеко падает! Она сама вот так же в молодости Киву опутала. А вот дочери не повезло.

Матушка Станка ворвалась в дом, с шумом распахнув дверь. Лицо ее побагровело. В ушах стоял звон, челюсти были как свинцовые. Голова отяжелела, ноги стали холодные как лед. Она бросила на Султэнику гневный, блуждающий взор.

— Ты погубила все… ты погубила честь нашу, а ведь только честь у нас и оставалась! — простонала Станка и упала как подкошенная на пол.

Султэника закричала и кинулась к матери, которая тщетно пыталась что-то сказать. Старуха схватила ее за горло. «Все погубила… все… все!..» — еще удалось ей вымолвить… и, собрав последние силы, она поцеловала дочь.