Избранное

— А ты знаешь, во что нам обходятся эти вечера у директора? Один бог ведает, как я покрою эти расходы!

В словах Мороя было столько боли и робкого отвращения, что они могли бы растрогать даже самого бесчувственного человека. Гнев Софи на миг погас, он сменился жалостью, но жалостью брезгливой, которая парализует собеседника, лишая его возможности сказать хотя бы слово в ответ. Она продолжала с возмущением:

— Уж не считаешь ли ты, что вызволил меня в юности из Центральной школы, из этой тюрьмы, для того, чтобы запрятать, как на каторгу, в четырех стенах?.. Вот уже шесть лет я живу в вашей невежественной семье, и ты поедом ешь меня. Что ни день, то подсчеты и записи. Влезаешь в долги из-за каждого жалкого платья. Приходится дрожать над каждой парой туфель… Разве я живу, как другие люди? Что у меня есть?… Семейная жизнь?.. Знакомства в высшем свете?.. Балы?.. Курорты?.. Только пыль в глаза пускаем — и больше ничего!.. Ах, если бы я вовсе не встретилась с тобой!.. Если бы не Фици, мой ангелочек!.. Да пойми же ты, наконец!.. Нам надо идти!.. Я им написала, что приду!

Ненависть, светившаяся в ее глазах, потрясала сильнее всяких слов хилого, болезненного Мороя. Во время подобных сцен он слепо покорялся жене, испытывая лишь унижение и разочарование.

— Софи, — прошептал столоначальник, — я заложил у еврея и часы и цепочку — единственное, что у нас еще оставалось… Я взял деньги вперед, в счет жалования, лишь бы у тебя было двести лей… Я послушался тебя… но рассуди сама — долго ли это может продолжаться… Если мы и сегодня проиграем, то уже нечего будет закладывать!

— Довольно! Эта комедия тянется со дня свадьбы! Все та же бессердечность! Все тот же эгоизм! Я хочу поговорить с директором о твоем повышении. Он обещал мне… Мне, понимаешь? Мы не можем стоять в стороне, как нищие… Мы люди образованные, чем мы хуже других?.. Меня поражает, что ты не чувствуешь, с каким презрением относятся к тебе хорошо воспитанные люди, когда они видят, что ты дрожишь, как нищий, над каждым потерянным леем!.. И они правы… Таков свет… Такова жизнь… А у тебя ни ума, ни сердца!

Госпожа Морой бросилась на старый диван, крытый шелком, и зарыдала, прижав к лицу унизанные кольцами руки. Ее приглушенные, частые всхлипывания будто дробь вонзались в сердце Мороя, которое билось все сильнее и сильнее.

Морой поднялся. Он был как в бреду; едва держась на ногах, он осторожно шагнул, боясь оступиться, и опустился на колени у ног жены. Дыхание его остановилось, как у человека, который падает в бездонную пропасть; ему показалось, что прошла целая вечность, пока колени его, наконец, коснулись ковра; ему стало до боли стыдно, на щеках у него выступили красные пятна.

Он тихонько протянул руки к коленям госпожи Морой, которая продолжала хныкать, тщетно пытаясь выжать из глаз хоть слезинку. С видом собаки, привыкшей к побоям, Морой прошептал, лаская ее:

— Если ты хочешь… Если ты говоришь… Если иначе невозможно… Одевайся, Софи, дорогая… Мы пойдем… Как ты хочешь… Только не плачь… Ведь ты знаешь, что это тебе вредно…

Его однообразные ласки становились все смелее. Он дотронулся до ее плеч. Когда же он коснулся сухими, потрескавшимися губами ее маленькой, душистой руки, на его лице, изнуренном канцелярской работой, засветилась улыбка.

Уткнувшись в ее колени, Морой несколько раз поцеловал их и уже не мог поднять отяжелевшую голову: ему было бесконечно хорошо, и в то же время он боялся прямо взглянуть жене в глаза.

Не зная, как закончить разговор и вместе с тем уже не в силах больше молчать, он пробормотал:

— Если ты хочешь… если ты говоришь… Может быть, сегодня вечером нам повезет, наконец… Вставай, Софи… Я пойду сейчас за пролеткой…

Госпожа Морой, отерев сухие глаза, ответила резко, не желая выказать своей радости:

— Как ты?.. Почему ты? А где же прислуга?..

— Стане… я не мог заплатить за два месяца… У меня ничего не было, кроме этих двухсот лей… Она ушла, угрожая судом…

Софи быстро встала и, подойдя к зеркалу, снова начала причесываться. Держа в зубах шпильку, она распустила косички, туго заплетенные на лбу.

Морой, напрасно жаждавший услышать от нее хоть слово, поймать ее улыбку или мимолетный взгляд, надел уже потерявший форму цилиндр и летнее коричневое пальто, выгоревшее на солнце. Вздрогнув от звука отодвигаемой щеколды, он проскользнул в дверь, едва осмелившись, наконец, вздохом облегчить свою душу. Под навесом свистел ветер. Три закрытых двери отделяли Мороя от Софи, и все же он с тайным страхом бросил взгляд на окно. Ему показалось, что его столь тщательно скрываемый гнев, вырвавшись наружу, распахнул одну за другой все двери, разбил стекла и выдал его с головой.

II