Избранное

— Как?.. Дрова, сейчас?.. В такой холод? Да в этакую-то стужу за тележку дров надо отдать золотой… целый золотой!

Ляна, ворча, уходит в соседнюю комнату. Хаджи остается один. Кругом тоскливо, темно и холодно. Ледяной ветер гуляет в дымоходе. В очаге ни углей, ни золы. Хаджи, дрожа, жует кусочек хлеба. Холодные мурашки пробегают у него по спине. Ноги у него онемели от холода.

Снежные сугробы подымаются до самых окон. В округе не слышно ни человеческого голоса, ни лая собак.

Хаджи засыпает, сокрушаясь, что зима может продержаться еще долго и тогда уж ему не обойтись без дров. А как дороги, должно быть, сейчас дрова… Этак, пожалуй, после такой зимы и нищим останешься! Наконец, он уснул. Во сне он мечется, ворочается с боку на бок. Всю ночь ему снится, что он греется у ярко пылающего очага.

На следующий день племянница нашла Хаджи почти окоченевшим от холода. Он едва мог выговорить: «Ляна, огня… умираю…» — и протянул ей золотую монету, закрывая глаза. Ему было стыдно перед этим золотым оком, укоризненно глядевшим на него. С какой легкостью бросает он его в безжалостные людские руки! Хаджи тяжело вздыхает.

Огонь пылает в очаге. Груда раскаленных головешек сверкает, вспыхивает и бросает на противоположную стену отблеск, жаркий и багровый. Потолок потрескивает, стены запотели. Ляна с голыми до колен ногами греется у печи. Старик вылез из-под одеяла, его кидает то в жар, то в холод. Ноги его дрожат. Он изголодался. Никогда в жизни он так не хотел похлебки.

— Зачем кладешь столько дров? Слишком много! Ляна, не слышишь, что ли? И все-таки мне холодно… Слишком много дров! Я голоден… Ты сожжешь дом! Ах! Одного хлеба мне уже мало!.. Ноги меня больше не держат!

— Может быть, ты болен? — спросила Ляна. — Надо бы позвать кого-нибудь. Возле аптеки живет доктор…

— Никому не позволю войти в мой дом! — закричал Хаджи. — Доктор такое понапишет, что всю жизнь не расквитаешься. Я совершенно здоров, силы у меня сейчас хоть отбавляй!..

Он хотел сделать несколько шагов, но тут же упал, бормоча: «Ох! Никогда я не чувствовал себя так хорошо!»

Три дня пролежал Хаджи в лихорадке. Исхудавший, пожелтевший, встал он с постели; глаза его ввалились, длинные волосы были всклокочены. Ляна кротко спросила его, не хочет ли он чего-нибудь.

— Я хотел бы, — ответил Хаджи, — куриную похлебку… и немножко туда лимону… Лимон дорогой… Несколько крупинок лимонной кислоты… И смотри, чтобы курица не была слишком большая… Пусть маленькая, да упитанная…

Вечером Ляна разложила посредине кровати полотенце. На полотенце — миска с куриной похлебкой. Пар поднимается из миски; в супе, усеянном блестками жира, виднеется желтое крылышко, у края миски оловянная ложка. Рядом бутылка с бумажной пробкой — вина в ней на донышке. Хаджи смотрит с жадностью. Проводит рукой по лбу и говорит с невыразимой досадой:

— Что за ребячество!..

Ему казалось, что это не суп, а золото, которое он сам расплавил, налил в миску и должен теперь хлебать.

Хаджи подошел к кровати. Начал есть, чавкая и захлебываясь от жадности. Потом нахмурил брови, прикрыл глаза и закричал на Ляну, отшвырнув ложку:

— Дай деревянную… эта ржавая!

Ляна, которой очень хотелось есть, вышла, глотая слюну, и принесла ему деревянную ложку.

Хаджи снова начал шумно хлебать. Вдруг он затрясся и плюнул.

— Убери отсюда похлебку. Я наелся… Чувствую в горле какой-то привкус… Кислый… Соленый… Невыносимый запах. Возьми ее… Убирайся… что, не видишь?.. Я жизнь свою пожираю!

Ляна взяла миску и вышла.

Хаджи повалился на подушку, набитую соломой. Тело его пылало. Он весь дрожал! Под ним как бы разверзлось бездонное море, и он погружался в него все глубже и глубже. А в горле вкус золота, живая кровь золота! Несчастный родитель, он вкусил мясо детей своих! Похлебка пахла золотом!

Когда Ляна вошла в комнату, он приподнялся на локтях и закричал:

— Потуши огонь!.. Верни золу и угли!.. Вылей похлебку!.. Отдай обратно перья и кости! Пусть мне вернут хоть часть денег!

И он зарыдал.

— Убийца, безумец! Преступник!.. Во век тебе не насытиться.

Ляна, остолбенев, глядела на него. Как раз в это время послышалось под дверью мяуканье кота. Это было единственное существо, разделявшее с нею голод и холод, существо, которое она ласкала и которое ласкалось к ней.

Ляна приоткрыла дверь. Хаджи испуганно оглянулся и, увидев крадущегося кота, закричал:

— Отруби ему хвост!.. Отруби ему хвост!.. Один хвост на целую сажень!.. Пока он войдет, остудится комната. Для него я, что ли, тратил деньги?.. Где топор?.. Я сам отрублю!..

Он встал. Ноги его дрожали, подгибались, трещали в суставах. Хаджи согнулся, широко раскрыл воспаленные глаза, судорожно глотнул воздух и упал на спину.

Испуганная Ляна выбежала вон, крестясь.

Смеркается. Она выжидает у двери, дрожит, сердце ее испуганно бьется. Она хотела бы войти, но страх, что найдет его мертвым или сумасшедшим, сковывает ее. Ветер свистит, снаружи дверь занесло снегом. В сенях холодно и темно.

В полночь Ляне почудилось, что в комнате Хаджи кто-то ползает по полу. Она прислушалась и ясно различила звон монет.