Избранное

— Ну, все, ребятки, в другой раз доскажу, по домам… — сказал Прокоп, завидев нас. Он оказался очень энергичным и деятельным. Тотчас все понял, зажегся и, слегка хромая, зашагал вперед, дав нам знак следовать за ним. Пройдя с полкилометра вдоль шоссе, он остановился, огляделся, потом пошел назад. Наконец притопнул ногой и сказал:

— Здесь!.. Здесь его и ранило в ногу… Мы переходили через дорогу, а он, немец, ее простреливал. Паренек с ним был, Кедр звали… того убило… Правда, он еще жил несколько дней.

Герасимчик недолго постоял на этом месте и решительно зашагал к своему мотоциклу, бросив нам:

— Заскочу в сельсовет… Отдам печать Нюрке, и поедем к Сидорику…

— Кто этот Сидорик?

— Владимир Степанович-то? Пенсионер… Ему уж восьмой десяток… Живет в деревне Азарычи. Он и носил Гнедашу молоко, хлеб, мясо соленое…

В сельсовете Герасимчик оставил свой мотоцикл, а сам пересел к нам в машину. И мы снова двинулись дальше, в леса. Асфальт кончился, пошел булыжник, затем укатанный грунт.

— Он к нам из Пинска пришел… Встретились мы с ним в деревне Скрунде. С ним эта девушка была, Клара… Я смекнул: люди-то не простые. Говорю: «Давай в отряд ко мне». А он: «Нет, дорогой товарищ Прокоп, — это у меня кличка была, — ты делай свое дело, а у меня задача другая». Что за задача — он того не сказал. Документы, верно, показывал… Честь по чести — подполковник Шевченко. Был еще с ними нерусский… А звали Иван. Тот все молчал… Потом я понял, что их много… По рации перекличку делали… Гнедашу я коня давал. Он, значит, объезжал свои центры… Про себя лично я не скажу, не видел и врать не буду, но наши видели его в Барановичах в этой… черной форме… могильные кресты.

— В форме СС? — спросил я.

— Вот-вот… Ходил. Сказывают, и в Брест ездил. Но всякий раз сюда возвращался, к нам. В наш отряд. Понравилось, значит… А веселый был… Все улыбается…

— А Клару хорошо помните?

— Как же… Он, как уходил, ее у нас оставлял, при отряде. Попросил ей землянку отдельную отвести: потому у нее рация. Я все исполнил. А как немец стал сеть делать, мы их и спрятали у Сидорика. Но он уже раненый был… Гнедаш.

— Когда это было?

— В лето сорок четвертого года. В самом начале… Июнь. А те чувствуют: скоро турнут их — ну и пустили карателей… Всю Слонимщину заполонили. Деревни жгут, леса прочесывают, людей стреляют… А у Сидорика в лесу захоронка была — для сына готовил, да тому и попользоваться не пришлось — убили. Ну, он и спрятал туда Клару и Гнедаша… А тут его эти ребята пришли… Цыган, еще кто-то… Трое или четверо. Пытались выйти из кольца… Да где там, с раненым?.. Маневренности уже нет. Самолет они ждали — не прилетел… Да… И снова, значит, вернулись. Захоронили… Припрятали. Но… Кому какая судьба.

— А где находился в это время ваш отряд? — спросил я.

— Вы сюда ехали, видели Слонимщину? Швейцарией зовут… Ищи, лови… И он бы с отрядом своим ушел вполне спокойненько. Так он же сводки давал! Беспрерывно. А немцы засекали… Он сам их на себя манил… У немца тоже разведка была — дай боже: лазутчики, пеленгаторы и свои христопродавцы… Когда б он, Ким, молчал — его б в жисть не нашли…

— А чего же вы его не прикрыли своим отрядом? — спросил я.

Герасимчик пожал плечами. Ответа на этот вопрос я так и не получил.

…Я вспомнил: Ким и Клара ежедневно по два-три раза выходили в эфир. Это было в начале июня. И даже когда ждали самолет — они сообщали о движении немецких частей.

Сидорика дома мы не застали. Он был в лесу, заготовлял дрова. Герасимчик подробно расспросил домашних, где, в какие места ушел хозяин, и мы уже пешком отправились в лес на розыски.

— …Смотри, восьмой десяток, а трудится… Крепкая порода, — вздохнул Герасимчик и, приложив руки ко рту рупором, стал кричать: — Сидо-о-о-рик! Си-до-о-рик!

Мы присоединились к нему, и лес огласился нашими голосами. Погода стояла тихая, ясная. Я пьянел от лесного воздуха. Устал я от напряженных бесед, оттого, что приходилось удерживать в памяти все детали, искать подход к моим собеседникам, — все это давалось не просто. И сейчас я уже ни о чем конкретном не думал. Наконец среди деревьев показался старик с топором. Загорелое, коричневое лицо его было усталым. Он шел, слегка сгорбившись.

— Вот он сам… Степаныч! Здравствуй… Рубишь дровишки-то? — заговорил Герасимчик, подходя к старику.

— Да ведь я по разрешению…

— Знаю, знаю, сам подписывал… Помнишь, Степаныч, у нас с тобой разговор был о Гнедаше? Еще ругались, что нас с тобой в той статье обошли? А?

— Как же… В моей захоронке и жил…

— Ну, вспомнил, слава богу! Сейчас есть, Степаныч, полная возможность прославиться нам с тобой. — Прокоп хитро подмигнул мне.

— А куда мне она, слава, председатель, я уж в могиле одной ногой, — усмехнулся Сидорик.

— Однако топор с собой носишь…

— Дрова-то надо заготовлять. Умру — другим достанутся…

— Потом, потом умирать будешь, Степаныч. Сейчас дело важное… Веди нас к землянке той… Далеко она?

— Недалече, с версту будет.

— А вы разве там не были ни разу? — спросил я Герасимчика, но он сделал вид, что не расслышал вопрос.