Избранное

— Ну и дурак. Надо вначале посмотреть, нет ли знака «поворот запрещен». Он же нарочно испытывает, ловит. Это их работа — нашего брата ловить. А то скажет: «Стой!» Остановишься, а здесь знак «остановка запрещена».

— Вредные они, — вздыхал Сережа.

— Вредные-то вредные, а политика правильная: хозяин машины кто? Водитель. Отвечает кто? Водитель. Мало ли что тебе скажет! А ты знай свое. И посылай всех… Понял?

Раз их вдвоем послали возить дрова со склада в медсанбат. В один конец девять километров. Часть пути по городу. Сделали они одну ездку. Геннадий говорит:

— Останови вон у того каменного дома.

— А что там?

— Общежитие ПДО[2]. Подружку зайду навестить.

— Это которая поваром работает? — спросил Сережа.

— Ты что? Будет та в общежитии жить! У нее фатера на Фонтанке. Барыней живет. Как-нибудь завернем… Здесь Шурка!..

Остановились. Генка пошел в дом. Вскоре возвращается и говорит:

— Серега! Сможешь один без меня съездить?

У Сережи даже захватило в груди.

— Генка, давай! Я поеду боковыми улицами. Я осторожно.

Колотушкин стоял в нерешительности. Он часто-часто подносил цигарку к губам, вытягивая их, чтоб не обжечься, и быстро, неглубоко затягивался, выпуская носом дым. Огонек дошел до самых пальцев. Последний раз затянулся, бросил.

— Не подведешь? Гаишников-то здесь нет, если только патруль…

— А чего ему? Я везу дрова, в путевку я вписан. А права… Скажу, в части оставил.

— Нет, ты уж лучше скажи — отобрали… Тоже не годится. Должны талон оставить. Лучше не попадайся. Можешь?

— Не попадусь.

— Тогда дуй. А я тут… Съездишь один рейс — это примерно час. Ну, кладу полтора с погрузкой-разгрузкой. И за мной заедешь сюда же. Поднимешься на второй этаж. Как войдешь — сразу дверь… Постучи. Понял?

Генка ушел. И Сережа поехал на склад. Ехал он медленно. Мотор чуть тарахтел. Выбрал круг — по самым дальним закоулкам. Раза два останавливал «газик», поднимал капот, подчищал контакты. Так, для профилактики. «Всегда полезно», — говорил Генка. Въехал на склад. Вышел из машины. Закурил. Сказал бойцам: «Давайте, кореши, время идет» — точно как Генка говорил. Погрузили. Потом обратно, в медсанбат. Тоже медленно ехал. Конечно, можно было и газануть. Но зачем? Дали волю, и жми на всю железку — это было б мальчишеством. В медсанбате дрова разгружали двое выздоравливающих в шинелях без ремней. Сгрузили. Он деловито сел в кабину, завел мотор. Послушал. Пальцы слегка постукивали. И тронулся. Он остановился у дома и поднялся, куда Генка указал. Постучал.

— Кто там? — послышался женский голос. — Заходите…

Сережа вошел. Комната была большая, метров, наверное, сорок. От времянки слегка дымило. Вдоль стен, торцом, близко друг к другу, стояли кровати. Посреди — стол, на нем большой чайник. Тут же немолодая женщина гладила белье. Две девушки лежали на своих койках одетые. Кто-то спал. Генки не было видно. «Наверное, я не туда», — подумал Сережа.

— Чего тебе? — добродушно спросила женщина, ставя утюг на сетку.

— Я тут ищу одного товарища… Колотушкин, шофер, не заходил?

Женщина вновь взялась гладить. Потом не спеша повернулась в дальний угол комнаты и негромко крикнула:

— Геннадий, тебя…

Сережа взглянул в тот угол. Одеяло откинулось, и выглянула косматая веселая Генкина голова.

— Что? Съездил уже? Скоро!.. Все в порядке?

— Все. Отвез. Разгрузили.

— Ну и ладно. Давай еще один разок съезди.

Сережа смотрел на Генку, ничего не понимая: он думал, что Колотушкин пошел на свидание, а тот просто дрыхнет. Вот чудак!

— Бесстыдник, — с мягкой укоризной сказала женщина, гладившая белье. — Мальчишку гоняет… Шурка! Ты-то имеешь стыд?

— А че, тетя Липа, мы по-семейному, — раздался женский голос откуда-то из-за ширмы.

Кто-то из девушек прыснул хохотком.

— Я тебе хвоста-то накручу, «по-семейному»!.. Вон Ленка, честная девка, ни с кем не гуляет, а ты…

— Тетя Липа, да бросьте вы!.. — с обидой вскричала та, которую назвали честной.

Опять высунулся Генка:

— Лимпиада Ефимовна, сердешная ты моя, чего волнуешься? Война все спишет.

— Хорошо, когда спишет, а если надбавит с лихвой еще? А?

…Сережа вышел на улицу и сел в кабину. Включил мотор. Выехал со двора, но дальше поехал не боковыми улочками, а газанул по шоссе. Стрелка спидометра перешла за цифру шестьдесят, потом за семьдесят. Мотор ревел, поршневые пальцы нежно стучали, и кузов старой полуторки жалобно подвывал. Сережа обошел «студебеккер», «эмку». Руки его впились в руль, он весь был напряжен, стянут пружиной, а нога до упора выжимала акселератор. Он не мог дать отчет своим чувствам. Бешеная езда, риск, опасность манили, а резкий ветер холодил горевшее лицо.

Дальше? Дальше что ж… Наступил одна тысяча девятьсот сорок четвертый, и Сережа двинулся на запад вместе с Песочинским, полковником, Ловейкой, Быковым, Колотушкиным и въедливым комвзвода Радовым.

Те круги его — кончились.

Он пошел по новым дорогам. Но потом, после окончания войны, году в сорок седьмом, он совершил еще один круг.

XII

— Кого тебе?

— Михаил Сергеевич, здравствуйте…

— Здравствуй.

— Не узнаете меня?