Избранное

— Не будем о нем. Это святой человек. Но, очевидно, и святые заблуждаются. Мне граф бог знает что писал, но я же не обороняюсь, — говорит царь.

— Ваше величество, в сложившейся ситуации возможно лишь одно — применение силы. Или мы должны смириться с тем, что граф умрет не раскаявшимся. И, следовательно, все многочисленные почитатели его учения…

Николай задумывается.

— Петр Аркадьевич, вы сказали «или», значит, вы сами не уверены, — говорит царь.

— Да, я не уверен, ваше величество.

— Вспомним отлучение графа от церкви. Не только у нас, но и в Европе осудили послание святейшего Синода. Слава Толстого еще более возросла, а курс русского рубля пал… Обыкновенно вы приходите ко мне с готовыми мудрыми советами.

— Тогда, ваше величество, разрешите представить короткий доклад. — Столыпин подает бумагу.

Николай берет бумагу, бледнеет.

— Но ведь граф еще жив, — говорит он.

— Ваше величество, мы должны по-государственному предвидеть.

— Что нужно от меня?

— Резолюция на всеподданнейшем докладе… Она для Европы и для газет. Желательно бы отделить Толстого-гения от Толстого-отступника. Вот проект. — Подает еще бумагу.

Николай читает:

— «…Душевное сожаление…» Это хорошо, искренне. «…Во время расцвета своего дарования…»

— Здесь подчеркивается именно время, ваше величество, а следующая фраза: «Образы одной из славнейших годин русской жизни» — намек на «Войну и мир», — объясняет Столыпин.

— Добавим: «Господь бог да будет ему милостивым судьей», — говорит Николай.

Столыпин почтительно склоняет голову.

Резолюция о смерти уже начертана, а Толстой еще жив и произносит фразы, последние в этом мире: «А мужики-то, мужики как умирают», — сказал и заплакал… Потом: «Есть пропасть людей на свете, кроме Льва Толстого, а вы видите одного Льва…» И, наконец, последние слова: «Истина… я люблю много… как они…»

Мы видим фотографии тех лет: Софья Андреевна приникла к окну комнаты. Вдали виднеется фигура жандарма. Сын Толстого Сергей Львович с матерью на перроне. Рядом с фотографией депеша жандармского начальника станции своим подчиненным в город Данков: «Пятого утром прибыть Астапово с оружием и патронами». Корреспондент «Саратовского вестника» телеграфирует в свою редакцию шестого утром:

«Монахи прибыли с дарами, совещались с дорожным священником, ночью тайно пробрались к дому. К Толстому не проникли…»

Игумен Варсонофий в панике: что делать?

Передают, что Варсонофий пытался договориться с друзьями Толстого «по-мирному».

— Господа, поймите чистоту моих намерений, — убеждал он. — Если я, бывший жандармский полковник, оставил мирскую суету и удалился в обитель…

— …То это еще не значит, что вы перестали быть жандармом, — парирует Чертков.

Так точно, находясь в эмиграции, в Швейцарии, разглядел события в Астапове Ленин:

«…Святейшие отцы только что проделали особенно гнусную мерзость, подсылая попов к умирающему, чтобы надуть народ и сказать, что Толстой «раскаялся». Святейший синод отлучил Толстого от церкви. Тем лучше. Этот подвиг зачтется ему в час народной расправы с чиновниками в рясах, с жандармами во Христе…»

* * *

Много скопилось в Астапове чиновников и жандармов. В последние дни прибыли вице-директор департамента полиции Харламов, рязанский губернатор Оболенский, на соседней станции Лебедянь ждал условного сигнала епископ Кирилл Тамбовский.

Все эти люди, в большинстве образованные, университетские, испытывали чувство неловкости, страха перед судом истории. С кем воюют?! С творцом «Войны и мира», ужас, ужас… Ну а как быть с запрещенными цензурой статьями и памфлетами Толстого, написанными им после 1881 года, то есть после известного переворота, который произошел в мировоззрении писателя, когда он в своем знаменитом трактате «Исследование догматического богословия» обрушился на официальную церковь и ее служителей? Вот уж поистине положение хуже губернаторского. И за карьеру свою страх берет, и открыто проявить свою реакционность тоже боязно. Все, что связано с Толстым, все, решительно все войдет в историю… Потомки-то ведь смеяться будут… Да что потомки!.. Друг перед другом и то неловко, особенно князю Оболенскому: как-никак ветвь декабриста. Уж не дед ли нынешнего губернатора выведен в черновых набросках «Декабристов» Толстого? Все они ныне скованы в своих чувствах генеральскими мундирами и епископскими рясами.

Они на службе и обязаны действовать.