Избранное

Но вот ребенок немного подрос. Для Майорошей начались семейные будни. Ибойка чувствовала себя превосходно, на ней не отразилось даже кормление грудью — как это часто бывает у сильных, полных женщин, у нее оказалось мало молока, и дочка выросла главным образом на бутылочках. На свою внешность Ибойка тоже не могла пожаловаться — девичья прелесть, правда, исчезла, но ее сменила мягкая красота цветущей молодой женщины. От хорошей жизни и отдыха она стала полнеть — женщины обычно полнеют после родов, — но в ту пору это очень шло к ней: Ибойка была высокой и длинноногой, из тех женщин, про которых в деревне говорят — король-девка. Сама Ибойка не могла оценить этой новой красоты, хотя Йожи она нравилась ничуть не меньше (ведь для влюбленного мужа жена всегда хороша). Но Ибойке этого было уже недостаточно; ей хотелось бы нравиться всем. Так мало-помалу стало выясняться, — хотя ни один из супругов этого еще не замечал, — что в Ибойке в свое время желание выйти замуж было сильнее любви. Но над «теорией» любовных отношений ни он, ни она никогда не задумывались, да этого им и не требовалось. Йожи был до краев полон любовью, он словно окутывал ею жену. А Ибойка покамест довольствовалась сознанием, что все земные блага, какие только может доставить своей подруге рабочий-стахановец, Йожи добудет для нее.

Ведь Йожи, с его слепотой мужчины, брак вначале казался прочным, постоянным счастьем и вместе с тем решением важной жизненной проблемы, покончив с которой он сможет идти к целям, достойным мужчины и труженика. Завод, теперь уже национализированный, требовал всех его сил, и занять в цеху должное место было для него делом чести, да и вообще он не хотел с головой погружаться в семейную жизнь, как это нередко случается даже в рабочих семьях.

Когда и как начались эти семейные будни, никто из них не заметил. Йожи был поглощен работой на заводе, приходилось напрягать все силы, чтобы справиться с разными неполадками, которые вызывали то поднимавшая порой голову дороговизна, то неудачное введение новых норм или другие затруднения на производстве. Не мог же он, передовой рабочий-стахановец, рассуждать, как обыватель: я, мол, свое сделал, деньги получил, а что там творится на заводе и в стране — меня не касается.

Нередко Йожи оставался в цеху после смены на час-другой, а иногда и на вторую смену, если кто-нибудь из товарищей вдруг не выходил на работу. Он работал сейчас больше обычного еще и потому, что не хотел давать Ибойке повода для жалоб — пусть у них будет побольше денег, чтобы хватило и на домашние расходы, и на воспитание дочки, а кроме того, ему хотелось сдержать свое слово мужчины: освободить жену от службы. Он один сумеет заработать столько, чтобы хватило на жизнь всем троим!

О том, чем занимается и о чем думает жена, сидя дома, Йожи не размышлял. Он полагал, что дела у нее хватает: тут и ребенок, и хозяйство, и уборка квартиры, и топка печей, и магазин — словом, с утра до вечера хлопот не оберешься. А если Ибойка и улучит часок для отдыха, что ж, пусть отдохнет — дольше сохранится ее красота. Ведь тот, кто «молится» на свою жену, становится идолопоклонником.

Супружество всегда, даже в юношеских мечтах, казалось Йожи неким островом постоянства, и сейчас ему даже в голову не приходило, что жена его дома не находит себе места, скучает (а он ведь ей радиоприемник купил!), что ее тянет пройтись по улице, посидеть в кондитерской, побывать в кино или в театре. В самом деле, ведь муж у нее стахановец, его имя везде: и на страницах газет, и в радиопередачах; пусть он пока еще не первый из первых, не беда, — и ей тоже хочется вкусить от его славы. Ведь для того, кто всю жизнь копался, словно жук в куче, не надеясь, что станет когда-нибудь известен вне узкого круга своих знакомых, кто, следуя закону толпы, старался выпятить свою «индивидуальность» дешевыми, мелкотравчатыми приемами, для такого человека событие поистине огромное — слышать и видеть свое имя повсюду. Но Йожи, этот простофиля Йожи, ничего не замечает, он так мало заботится о своей славе вне завода, да и на заводе думает скорее о чести, чем о славе. Придя домой, он только и делает, что любуется своей дочкой Эвикой, возится с ней, играет; вместо того чтобы выходить «в общество», он хохочет, как глупый мальчишка, сунув свой палец в крохотную ручонку Эвики, и радуется, если дочка, которая пока еще лежит на спинке, но уже пытается двигаться, сесть и поглядеть, что делается в загадочном мире за сеткой кроватки, вдруг вцепится в отцовский палец, да так крепко, что Йожи поднимает ее с подушки, подставляя ей под спинку руку, чтобы не упала.

А потом — особенно, если Эвика куксится или капризничает, — он подхватит ее на руки, включит радиоприемник и ну с ней чардаш танцевать по комнате (правда, народную музыку тогда передавали по радио еще довольно редко). Вообще-то его не очень легко расшевелить на танцы, и это огорчает Ибойку — «наслаждаться жизнью», по ее понятиям, значит каждый день ходить на разные увеселения или вечером ужинать и танцевать в ресторане.