Избранное

Ибойка же, видя, какой нежной заботой и преклонением окружает ее Йожи с тех пор, как они узнали эту тайну, уже не осмеливалась и заговаривать о таком, как принято считать, разумном и обыденном принципе, что им еще рано иметь ребенка, сперва надо обставить квартиру, ведь у них ничего еще нет.

Не могла Ибойка пожаловаться мужу и на то, что боится родовых болей, а еще больше — грязных пеленок и прочих хлопот, связанных с уходом за новорожденным, — ведь ей никогда не приходилось обстирывать младшего брата или сестренку! Да она и сама серьезно не задумывалась еще над этим, и страхи ее носили пока характер лишь томительных, тревожных предчувствий.

Сказать об этом Йожи напрямик она не могла. Он просто не понял бы ее. Йожи человек неискушенный, не из тех мужчин, которые с легкомысленным цинизмом отказываются от радостей отцовства, полностью удовлетворяясь радостями мужа. Нет, для Йожи без детей и жизнь не жизнь, а потому Ибойка чувствовала, что уж лучше молчать. Все равно ведь невозможно было противиться той неукротимой силе любви, которая исходила от Йожи.

Так, в тревогах и тягостных размышлениях, незаметно миновал тот срок, после которого помочь уже ничем нельзя. Начались обычные женские недомогания, тошнота, привередливость, жажда все новых блюд и другие признаки, и Йожи, не помня себя от радости, немедленно снял Ибойку с работы в магазине. Он решительно заявил, что после родов не позволит ей вернуться к прилавку. Так ценой рождения первого ребенка Ибойка освобождалась от службы и могла стать настоящей хозяйкой дома. Это примирило ее с участью стать матерью, правда, теперь неотвратимой, и она успокоилась. Теперь все свои тревоги и страхи она изливала в форме обычных для женщин в таком положении капризов, иногда милых, иногда нестерпимых, но Йожи переносил их с величайшей выдержкой, на какую только способен человек.

Ибойка располнела и отяжелела. Подражая «дамам из общества», она со слезами жаловалась Йожи, оставаясь с ним наедине: «Правда, я уродлива? Правда, я подурнела?» И она стала ревновать мужа, подозревая, подобно другим беременным женщинам, что, пока она в положении, муж не может обойтись без женских ласк. Кроме того, с обычной для беременных истеричностью Ибойка требовала, чтобы Йожи без конца твердил ей, как пылко он ее любит, любит и такой, как сейчас, и даже больше, чем всегда.

Правда, иной раз у Йожи, терпеливо выслушивавшего этот поток суеверий и предрассудков, шевелились и серьезные мысли, но он не смог заставить себя высказать их вслух. Он только чутьем воспринимал ту извечную истину, что Ибойка но первая женщина, которая рожает ребенка. Все люди на свете произошли от матерей, даже Иисус Христос и тот рожден женщиной, хотя, казалось бы, богу-отцу ничего не стоило произвести его на свет другим способом, сотворив из земли, из воды или просто из ничего. У всех в это время меняется фигура, что ж, он считал это совершенно естественным: везде в природе — у растений, у животных и у людей — он с детства наблюдал то же самое. Что же тут дурного? «Кому, кроме меня, до этого дело? А для меня ты и так красива! Даже красивее, чем раньше». Но объяснить, почему жило в нем такое чувство, он бы не мог. Так мила, так дорога была ему она — вот такая располневшая, тяжелая, что и передать трудно, и даже самые вздорные ее капризы он переносил с радостью. Ни за что на свете не посмел бы Йожи обидеть ее, даже просто привести кого-нибудь в пример (ведь влюбленные не выносят, когда им колют глаза такими примерами), хотя в деревне он не раз видел, как женщины пекут хлеб, стирают, вяжут снопы, копаются в огороде, подвязывают виноград, ездят на мельницу, на базар, даже будучи на сносях. Кто же станет за них работать, если у них нет ни прислуги, ни взрослых детей, а если и есть дети, то они тоже заняты делом? «Конечно, эта рабская доля крестьянки — горькая неизбежность прошлого, и мы их непременно освободим. А тех, кого можно, как, например, Ибойку, нужно освободить уже теперь», — размышлял Йожи.

Взволнованный ожиданием первого ребенка, Йожи и не сообразил, что вовсе незачем ехать в деревню, чтобы убедиться, как тяжела женская доля. И здесь, на будапештских улицах, можно встретить женщин, которые вот-вот должны родить, но по-прежнему ходят по магазинам, на рынок, стоят в очередях за углем — им некого послать вместо себя — и до последнего момента продолжают работать на заводе или в конторе.

В последние недели ожидания у Йожи восторг то и дело сменялся тревогой, а тревога — восторгом. Страх жены перед родами передался и ему. Сердце его то и дело сжималось: только бы все обошлось благополучно! Но уже в следующий миг он ловил себя на том, что мечтает о сыне, которого они назовут Йожи.