Избранное

А Йожи сидел у стола окончательно отрезвевший и с горечью думал об одном: как бы с Ибойкой не случилось еще какой-нибудь пакости, рвоты или чего-нибудь в этом роде, что часто бывает с неискушенными женщинами, да и с мужчинами. Как на грех, в наполовину опустевшем зале вдруг смолкла разухабистая музыка, а Ибойка, осоловев, все продолжала тянуть свою дурацкую песню: «Ты будешь презирать, а я тебя любить» — какую-то мерзость, достойную дома терпимости. Ей, видимо, захотелось блеснуть — ведь, распевая дома, в одиночестве, она была уверена, что у нее прекрасный голос. Но каким ужасным показалось Йожи ее пение здесь, в большом зале, — словно жужжанье мухи в пустом сарае! К счастью, остальные члены компании подхватили мотив, так что получился, по крайней мере, кошачий концерт, к тому же усердные музыканты тоже не оставили без внимания веселящихся гостей.

А ведь все это было для здешних мест еще довольно «скромным» увеселением, ибо закадычные друзья-собутыльники не сцепились между собой, и дело обошлось не только без пощечин, но и без площадных ругательств, какими зачастую «приятели» награждают тут друг друга и своих дам.

Йожи вздохнул с облегчением, когда пришло время закрывать ресторан и можно было наконец уйти домой. Его даже не огорчило, что пришлось вызвать такси — ночью трамваи ходили очень редко. Домой, домой, во что бы то ни стало! И больше в такие места ни ногой, чего бы это ему ни стоило, все равно.

Что означало это «все равно», Йожи не отдавал себе отчета, но в глубине души уже окончательно и навсегда определилось то чувство, которое шевельнулось в нем во время танцев: эта женщина, может быть, вовсе и не ему принадлежит.

К счастью, больше ничего особенного не случилось. Под обычный в таких случаях галдеж, с непристойными шуточками и смешками, вся компания вывалила из ресторана на улицу, а затем, еще немного погорланив вместе и похохотав, после бесконечных прощаний наконец разошлась. Йожи не дал Ибойке заснуть в такси и кое-как дотащил ее до квартиры, стараясь, чтобы привратник не заметил, что жена стахановца мертвецки пьяна. Йожи не знал, что у привратника на этот счет особенно зоркий глаз, — да к тому же дом и так кишит сплетнями, какая у Майороша жена и какие приятельницы к ней ходят. Запах ликеров распространяется быстро.

Постель Йожи приготовил сам. Ибойку в комнате окончательно развезло, и Йожи пришлось ее раздеть. Потом он вошел в комнатушку, где спала дочка, поправил одеяло и поцеловал ее в лобик. Сердце его мучительно ныло, горло сдавили рыдания. Он смотрел на девочку так, будто она в этот вечер осиротела, потеряла мать.

«Нет, нет, не позволю! Теперь я ей покажу. Слишком уж был я мягок, слишком добр, слишком глуп!»

С этой мыслью Йожи улегся в постель, но до рассвета проворочался с боку на бок, а утром побежал на завод — он работал в первую смену.

12

С этой ночи туман стал все быстрее рассеиваться, и Йожи начал различать, что творилось вокруг него. По-новому увидел он и прошлое. Он припоминал теперь, что и раньше подмечал иногда в поведении жены какую-то порочную расслабленность любовных ласк, извращенную похотливость, бессвязность и неправильность речи. Конечно, виной тому были ликеры, а он-то приписывал все головным болям и женской переменчивости, хотя нередко улавливал в дыхании Ибойки смешанный запах вина и сигарет.

И прежде, в угаре любви, некоторые ее привычки не нравились Йожи, но теперь, когда сердце его начало остывать, когда его то и дело охватывало ощущение мучительной тоски или гнетущей пустоты, они стали для него невыносимыми.

Он ненавидел теперь даже те повадки жены, которые прежде ему нравились. Раньше, например, когда Ибойка, присев на край низкой кровати, надевала чулки и, натянув упругий шелк до колена, с наслаждением проводила ладонью по изящной ступне, крутому подъему и дальше, по круглой икре, — жест этот был так очарователен, что Йожи с трудом удерживался, чтобы не обнять ее. Нынче же это движение оставляло его равнодушным и даже вызывало неприязнь, а белые полные ляжки будили не желание, а отвращение. Теперь он не терпел ни ее жестов, ни манер, ни духов.

Если, проснувшись поутру, молодой мужчина видит в своей жене не свою ненаглядную веселую и жизнерадостную подружку, которую так и хочется расцеловать, а лохматое, толстое чувственное животное — значит, пришла беда, большая беда: любви конец! Пока Йожи любил, Ибойка была для него неземным существом, ангелом, и в этом все несчастье. Она должна была стать человеком, но не стала им. И повинен в этом, быть может, Йожи. Ему следовало держаться с нею потверже — теперь он это сознает, но уже поздно.

Йожи дошел уже до того, что не мог выносить ее полноты. Жадный мужской взгляд, который еще два-три года назад был точно заворожен ее мягкими, соблазнительными своей округлостью формами, теперь отрезвел, стал чист и холоден. В этом теле, мучительно думалось Йожи, нет настоящей человеческой души, нет даже простого человеческого благоразумия.