Избранное

Но город строили не стройные чистокровные рысаки и даже не алфёльдские верньеры, а ширококостные, грузные, с железными нервами и медлительной поступью муракёзцы, монстрообразные мекленбуржцы, высокие, крепкокостные, тянущие орудия штирийцы. Племенных лошадей запрягали лишь в барские и наемные экипажи, но, бегая даже по мостовым, они быстро превращались в развалины. Использовали их и для разных мелких услуг: к примеру, возить на погост покойников. (Четырем венгерским коням было легче везти к могиле тяжеленного, может, в центнер весом усопшего, чем для него же надгробный камень, бывший в пятьдесят раз тяжелее.) Ноги и мышцы жеребцов, выросших на мягком песке, на податливом черноземе, в гладких, поросших шелковистой травою степях, недолго выдерживали ходьбу по булыжнику и по керамитовым плитам, которые появились позднее, и даже ходьбу по бетону. Вот почему занимавшиеся извозом подрядчики, крупные предприниматели-транспортники, строя расчет лишь на том, сколько времени продержится лошадь, а не подвода или грузовая машина, платили за тяжеловозов громадные деньги, покупая их за границей или у оборотливых крестьян, живущих вдоль Дравы и западной границы страны, которые таких лошадей специально для них и растили.

Однако осенью тысяча девятьсот сорок четвертого года тяжеловозов стало значительно меньше. Забрали их немцы и беженцы, — господа, буржуа, нилашисты, — норовившие захватить с собою в бега не только свое, но и чужое добро, вывезти Будапешт, всю страну целиком, а на возы, что тащили муракёзцы, можно было сложить очень много.

Будапешт и другие разрушенные войной города надо было отстраивать заново. Надо было строить и новое государство. Тогда появились машины, и становилось их все больше и больше. Но для сооружения предприятий, производящих эти машины, для жилых домов и продовольственных магазинов, для людей, которые эти предприятия возводили, возить строительные материалы и питание для самих лошадей должны были лошади.

Но лошадей хладнокровных, тяжеловесных найти было почти невозможно: во-первых, непрерывно таская подводу, не может кобыла растить жеребенка; во-вторых, всех маток-кобыл у растивших таких лошадей крестьян, живущих у берега Муры, опять же увели немцы — ведь линия фронта в той стороне проходила целых четыре месяца. Поэтому города брали тех лошадей, каких предлагала провинция. Поэтому вместе с крестьянами, потянувшимися в промышленность, Будапешт наводнили чистокровные и полукровные венгерские лошади.

Этот исторический вихрь принес в Будапешт и Лаци, вот почему он оказался на предприятии, расположенном в предместье столицы. Но вихрь истории принес в Будапешт не только коней, он принес также и кучеров. До войны, когда Будапешт еще строился, если крепкому крестьянскому парню становилось невмоготу гнуть спину в деревне поденщиком за шестьдесят филлеров в день и слушать неумолкавшую ругань надсмотрщика, который ни во что человека не ставил, такой парень либо в Америку подавался, либо в Будапешт перебирался и мог при желании сделаться грузчиком или же ломовым извозчиком. Ничего особенного для этого и не требовалось: надо было иметь лишь животную силу и не бояться тяжелой работы. Теперь эти смелые крестьянские парни шли на разные курсы, поступали в университеты, становились трактористами, комбайнерами, шахтерами, квалифицированными индустриальными рабочими, а новые возчики — старые ездили, сколько могли, — набирались из «бывших» людей. Кто же из бывших мог на эту работу пойти? Господ и буржуа настоящих сюда, естественно, не тянуло. Эти предпочитали перейти нелегально границу или угодничать и покорствовать перед новым режимом, но ни в грузчики, ни в возчики, конечно, не шли. Шли сюда этакие бывшие вроде бы полугоспода, ни на что на свете не годные, способные лишь к одному: выполнять чужие приказы, которых они даже не понимали: понимать приказы ведь тоже наука, и знание ее — привилегия тех, кто может против них возражать. Словом, бывшие унтеры, фельдфебели, гусарские вахмистры, обозные сержанты, бывшие конные жандармы и конные нижние чины из полиции, слишком хорошо относившиеся к господам и слишком плохо к народу, чтобы сейчас хорошо относиться к новому строю.

Вот и нижний чин Чока сюда пришел и вполне мог бы встретиться с Лаци, узнай он его и будь он человеком, для которого лошадь тоже творение божье. Но для Чоки солдат был всего лишь «людской материал», а лошадь и вовсе — военное снаряжение.

К такому Чоке, только носившему фамилию Гаал, попал в руки Лаци. Дома, в сельской метрической книге, он записан был просто Гал. Но, желая хоть чем-то отличиться от «рядовых», стал он зваться Гаал, по фамилии редактора некой газеты, вычитанной им в передней хозяина в бытность его денщиком: редактор подписывался Мозеш Гаал, и денщик, которому это очень понравилось, стал писаться Гаал.