Избранное

Где, где эти счастливые времена, светлые дни безмятежного детства? Все ушло, словно не было, есть только злющий Гаал, кирпич, песок, цемент, рыхлый шлак либо летящая брызгами из-под копыт жидкая грязь и редко гранит, бетон; даже единственная радость, что приносит торба с едой, часто, ох, часто горкнет от размельченного прелого сена, подмешанного в хороший корм, чтоб ни начальство, ни конь не заметили; а Лаци-то замечает, да не может сказать. Ничего не может сказать и когда его по-злодейски бьют, когда плачет душа его, плачет.

Так же было и в то жаркое летнее утро, когда в судьбе Лаци — наверно, в последний раз — опять произошла перемена. Какие-то бестолковые возчики не сейчас, а давно, не найдя места получше, а также кладовщика, потому что приехали поздней ночью (тоже где-то застряли), сбросили у самой конторы моток проволоки для железобетона.

Теперь эту проволоку надо было куда-то везти. Это бы ладно, только эта длинная железная связка — штука прехитрая: на вид вроде и небольшая, а на вес тяжеленная. С подводы сзади свисает, тяжестью подводу трясет и раскачивает, а подвода коней дергает и шатает.

Площадка перед конторой была засыпана шлаком. Шлак впитал в себя грязь, просачивавшуюся в туфли и затекавшую в открытые сандалеты, и площадка стала вполне доступна людям с их плоскими ступнями, а спустя какое-то время так его вытоптали, что он затвердел и сделался гладким. Шлак, пока не раскрошится, пригоден и для машин с их широкими шинами, но для лошадиных подков и для острых железных ободьев он не годится, можно сказать, даже опасен. Такой шлак хуже грязной земли, потому что из грязи, когда она высохнет, получается твердая дорога, но из шлака, песка, сухих, пылящих и рыхлых, дороги никакой не получится.

Все шло гладко во время погрузки, и Гаал о шлаке не думал. Но когда погрузку закончили и Гаал, усевшись на козлы, рявкнул привычно-истошно на лошадей (глотка была у него луженая, в казарме хорошо закаленная), Лаци перепугался и резко рванул. Бадар же таинственным каким-то чутьем — а может, ясным лошадиным умом, разве узнаешь? — сразу определил, что груз тяжелый и дорога негодная, и сил своих не добавил. Зная, однако, что сейчас его начнут избивать, заранее предвидя страданье, стал он неистовствовать, бунтовать. А Лаци, рванув, и вовсе испортил дело: вывернувшееся переднее колесо вспахало вокруг рыхлый шлак, и для колес получился завал.

И началась обычная заваруха. Гаал, не слезая с козел, стегал, порол лошадей. Нанятый для погрузки поденщик, щупленький, в годах человечек, пытался его урезонить:

— Не выберутся отсюда кони, товарищ! (Ни тот, ни другой не были членами партии, но все же на службе все новоиспеченные горожане называли друг друга «товарищ», совестясь своих прежних «брат» или «кум», обращение же «коллега» было принято лишь в среде квалифицированных рабочих и служащих. Ну, а на принципах — во всяком случае, жизненных принципах — держится, как известно, мир.)

— Пусть только не выберутся, я их к чертовой матери и убью, — закипая злобой, сообщил Гаал и снова стал маневрировать лошадьми и оглоблями, поворачивая то вправо, то влево.

Не мог щуплый крестьянин праздно смотреть на этакое злодейство.

— Нехорошо, нехорошо измываться над бедной, ни в чем не повинной скотиной…

Но Гаал уж остервенел.

— А ну мотай отсюда, пока я тебя не стегнул! А то стегну, у меня как раз руки чешутся… Ты думаешь, первый раз я кнут, что ли, держу… знаю, что делаю. Эти стервы только так и привыкли. Поначалу отпляшут каллайскую кадриль[9]…

— Да вы поглядите, мил человек, — настаивал худенький, словно бы не слыхал предыдущей грубости (что поделаешь — извозчичья речь), — как шлак колесо вспахало. На завал ему теперича не вскочить. Давайте поищем тесины и подсунем под колесо. Как оно на тесины вскочит, так кони и повезут, если есть в них горячность. У гнедого, видать, имеется, а другой, конечно же, плутоват…

— Ты что растрещался, как тараторка-сорока! Сказал я тебе, мотай! Ступай по своим делам. Погрузку мы сделали, иди вон к заведующему хозяйством, — Гаал большим пальцем левой руки ткнул назад, — доложи, что мы выезжаем. А советчиков мне не надо…

В это время в конторе у распахнутого окна, под которым стояла подвода, сидел директор предприятия товарищ Шаланки. Понимая, что в главной конторе, кроме сухих бумажных цифр, он ничего не увидит, Шаланки приехал сюда, чтоб в соответствии с новым постановлением изучить на месте возможности по снижению себестоимости. Посмотрев смету базы, среди множества прочих расходов Шаланки обратил внимание и на то, сколько средств расходуется на покупку лошадей и какие мизерные, до смешного ничтожные суммы поступают от их продажи.

— Вот как… Тут, оказывается, еще и лошадиный вопрос… лошадиный вопрос. Надо пригласить заведующего базой.

Вслед за мыслью последовало действие, и через несколько минут заведующий базой товарищ Кернер сидел за столом лицом к окну, так же, как и товарищ Шаланки.