Избранное

— Что ж, иди к нам, друг Янош. Завтра мы как раз начинаем рыть отводной канал, поведем воду на рисовое поле. Провозимся недели три, не меньше. Работать придется больше лопатой, но прихвати с собой и тачку, не помешает.

— Что ж, это дело… — Вот только лопата у Данко плоховата, сточилась вся, покуда он свое поле перекапывал, да и тачка тоже никудышная. Ребята разболтали ее, когда за отсутствием других забав развлекались тем, что возили в ней друг друга по всему хутору. И солнцем ее пекло, и дождем секло, глину для лачуги тоже на ней возили, так что ось болтается, ступица вовсе искрошилась, да и вся она ходуном ходит и скрипит, словно рассохшаяся телега. А с плохим инструментом работать куда труднее, больше приходится прилагать усилий, чтобы не отстать. Да и перед другими совестно.

Но так или иначе, а браться за работу надо, ведь стельную корову в плуг не запряжешь. Уж лучше самому впрячься в тачку.

Однако с первых же дней Данко почувствовал, как и в тысяча девятьсот сорок втором году, когда он снова пошел в батраки к Чатари, что силы у него уже не те, тем более что с тех пор уже минуло без малого шесть трудных лет. В первый день он думал, что просто отвык от работы землекопа, поэтому сильно устает и едва стоит от дрожи в ногах, но когда ни на второй, ни на третий, ни в последующие дни не стало легче, Данко огорчился не на шутку и с угрюмым упорством продолжал насыпать свою колымажку доверху тяжелой землей, чтобы никто, чего доброго, не упрекнул его в том, что он отлынивает от работы. А нагрузив, толкал плохонькую тачку, выбиваясь из последних сил, стараясь не дать ей сойти со скользкой дощатой колеи. Случалось, во время работы у Данко вдруг начинала кружиться голова, и он чувствовал, что вот-вот упадет. Желая избежать такого позора на глазах у всей артели, он вынужден бывал под каким-нибудь предлогом присаживаться. Землекопы работали, как обычно, босиком. Данко поранил себе ногу и теперь, присев передохнуть, делал вид, будто поправляет сбившуюся повязку.

Но при этом он сгорал от стыда, ибо нет ничего постыднее, если человек не справляется с работой. С Данко такого еще никогда не случалось. В работе, бывало, его никто не оставлял позади, наоборот, он сам помогал другим, а нынче получалось, что другие землекопы частенько его опережали: приходили на засыпку позже, а уходили раньше, выполнив норму.

Габор Киш между тем строго следил, чтобы никто даже намеком не дал Данко почувствовать, что силы его слабы и инструмент плох.

Было бы хоть сала вволю, а то ведь от этого подсолнечного масла — чтоб ему ни дна, ни покрышки — при такой нагрузке толку нет. Правда, Данко недавно заколол поросенка (свинья дала в этом году первый приплод), но от него уже и хрящика не осталось. Удивляться нечему, этакая куча детей с пустыми желудками съела бы и Токайскую гору, превратись она в ветчину. Живот у Данко подтянуло, и напрасно он набивал его картошкой и поджаренным хлебом с чесноком — только запах приятный, а сил не прибывает. Нынче ему приходилось труднее, чем когда он работал поденщиком и сам варил себе пищу из того, что клала, бывало, Шари в его котомку. Тогда весь недельный паек сала, целый килограмм, она отдавала ему, даже если сама перебивалась кое-как, но теперь, когда в семье столько голодных ртов, как можно самому есть сало, а детям не давать? Совесть не позволяет.