Избранное

На вспашку участка Данко назначили его соседа Имре Секереша, но тот сам, конечно, не пошел, а поскольку в ту пору батрака-погонщика у него не было, прислал своего сына, парня спесивого и заносчивого. Не будучи приучен с малых лет к труду, Секереш-младший, как и все хозяйские сынки, воротил нос от всякого труда и в своем-то хозяйстве, а тут приходилось работать на каких-то голодранцев-соседей. И он выделывал своим двухлемешным плугом на участке Данко такое, что Янош, идя за ним, весь день скрежетал зубами от злости. Время для сева было уже упущено, в верхнем слое почвы не было ни капли влаги. Данко руками бросал в борозду семена кукурузы, а Секереш-младший уверял его, что если сеять не по самому дну борозды, то вообще ничего не взойдет; кроме того, он заявил, что их собственная сеялка сломалась и придется ее либо ремонтировать, либо просить где-то взаймы. Но и на то и на другое нужно время, а сеют они и без того поздно, так что если дожидаться сеялки, то земля и вовсе ссохнется.

Вот и вышло опять, что отсеялся Данко слишком поздно и всходы получились слабые. Овес и ячмень, которые он сеял вручную, взошли лишь местами, а кукуруза и вовсе оказалась такая редкая, что стебельки ее издали кланялись друг другу. Только после дня снятого Медарда с его проливными дождями проросло и остальное семя, то, что не успело попреть, но Данко понимал, что для того, чтобы росткам подняться и налиться: в полный колос, времечко уже минуло, хорошего урожая не жди. К счастью, хоть полевые мыши перевелись. Не то чтобы их переловила собака Фюрге в компании с перекочевавшим в землянку вместе с хозяевами котом Юци. Пропали они отчасти от заступа Данко, а отчасти просто сгинули неизвестно куда, как это водится у мышей, которые как плодятся, так и исчезают всегда внезапно. То ли их дождями смыло, то ли какая-то мышиная холера унесла, факт тот, что — и это бывало уже не раз, — мыши в округе перевелись без следа. Правда, остались еще суслики, но те проживали в отдалении, на лугу, и сюда появлялись лишь в качестве пришлых воришек полакомиться урожаем.

Но чтобы бедняк-хуторянин не оставался без забот, явилась новая напасть — лиса. Лисица облюбовала себе под жилье густые заросли акации на дальнем краю выгона, но теперь, когда выгон пустовал и на нем не паслось никакой живности, лиса постоянно шныряла по лугу, в густой траве охотясь за зайцами, дикими утками и разными мелкими пташками. Во время своих вылазок лиса приметила, что на холмике у трех осин, где прежде не было ни души, нынче появились какие-то землянки и оттуда частенько слышится то звонкое кукареку, то кудахтанье наседки, то кряканье уток и гоготание гусей. Соблазн велик, но не встретят ли ее там волкодавы-овчарки и заряд картечи, как на богатых хуторах?

Ничего похожего там не оказалось, разве только дворняжка Фюрге, а она из породы тех собак, что способны лишь тявкать, но не кусать. Зато в высокой прошлогодней траве мирно копошились прилежные наседки, разыскивая червей и жуков для своих весело попискивающих цыплят, спокойно щипали молодую травку зеленовато-желтые пушистые гусята, и даже гоготливые гусаки и шипучие гусыни не вытягивали сердитые головы с зоркими глазками, охраняя свой выводок от опасностей. И вот однажды, пересчитывая, как обычно, гусят, жена Данко обнаружила, что недостает сначала двух, а через день-два уже четырех. В сердцах она отшлепала свою дочурку Эсти, которой было поручено следить за птицей, но напрасно: лисица незаметно подкрадывалась сквозь заросли сухого тростника и вереска и умела стянуть зазевавшегося гусенка или цыпленка так ловко, что игравшие на лужайке перед землянкой дети и собака просто не успевали ничего заметить. Хуже всего было то, что гуси взяты на откорм в долю, поэтому их пропажа означала для Шари не только прямой ущерб, но и позор. Как она явится к хозяйке гусей, вдове Чонтош (была в селе такая женщина, промышлявшая гусями), и объявит, что вот, мол, беда стряслась, мор на гусей напал. Мор? Ладно, скажет, пусть так, но коли уж душа из гуся вон, то где же тело? Если же объяснить про лису, вдова заподозрит, что гусей, дескать, сами слопали, а на лису сваливают. Голодным беднякам веры нет.

Да, сказать, чтобы для семейства Данко настала счастливая пора, никак было нельзя; одни беды лишь сменялись другими, новыми. Тому, кто никогда не имел собственного хозяйства, не арендовал за свою жизнь хотя бы два-три хольда пашни, вряд ли помогут трудолюбие и усердие, он всему учится только на собственном горьком опыте и убеждается в том, что, как гласит народная пословица, «не влезть коту на дубок, если туп коготок». Слышал эту пословицу Данко, и не раз, но по великой своей бедности никогда даже думать не смел о том, чтобы самому стать хозяином. А теперь попробовал и убедился, что хотя и хороша эта привольная жизнь, — сам себе хуторянин, — но если нет у тебя ни дома, ни денег, ни телеги, ни коня, ни плуга, ни бороны, да к тому же ни хлеба, ни сала, то ой-ой как она, эта жизнь, тяжеленька!

* * *