Избранное

Март сорок шестого года, как и большинство венгерских весен, выдался ветреный и сухой, грязь быстро подсыхала, и над дорогами уже клубилась пыль. За день Данко со своей Рожи успевал обернуться раза четыре-пять и привозил для своего строительства на тележке то кирпич для очага, то пару досок на дверь, то бревно для крыши. На краю его участка был небольшой пригорок, там-то он и начал сооружать землянку. Дело это нехитрое — он вынул на два заступа твердую как камень землю, обложил края ямы глиной и утрамбовал хорошенько, чтобы не осыпались; затем вкопал в противоположные концы ямы две жерди с раздвоенными концами, вложил в них ствол акации, которую Данко тайком спилил близ дороги как-то ночью, а потом соорудил крышу из всего, что было под рукой: из гнилых бревнышек, горбыля, обрезков теса, жердочек. Стенки землянки он оплел хворостом, чтоб жидкие жерди не гнулись и не давали осыпаться земле внутрь. И, наконец, аккуратно и плотно обложил их снаружи землей и дерном. До той поры, когда можно будет приготовить саман и построить себе более приличное жилье, сойдет и это.

Закончив землянку, Данко с семейством перебрались туда немедля, благо ее не нужно было ни штукатурить, ни белить. Для немногочисленных кур и поросенка, которых они захватили с собой, тоже были построены точь-в-точь такие же землянки, только поменьше. Жена Данко раздобыла в селе нескольких цыплят и гусят, пока что на условиях половинной доли. Она охотно взяла бы на откорм и индюшат, нашлось бы им пропитание на обширном лугу, где нынче вместо стада и табуна скачут одни кузнечики, порхают птицы да изредка покажется на миг благообразная мордочка суслика, озирающего окрестности. Но это ей не удалось: индюшек стало мало, вымерли за годы войны. К тому же хотя крапивы для индюшат здесь было вволю, но творогом хозяйка их потчевать не могла — в семье Данко и сами поели бы его с удовольствием, если бы он был.

С землей между тем хлопот полон рот. У Данко по-прежнему, как он и предполагал, денег не было ни гроша, особенно в эту весну, весну сорок шестого года, когда венгерский пенгё пустился в такой бешеный галоп, что догнать его бедняку-хуторянину нечего было и думать. Большая часть земли Данко пустовала, и даже на тех двух хольдах, которые ему с таким трудом удалось засеять поздней осенью, пшеница взошла редкая, с сорняком.

Зато ту часть поля, которую он перекопал лопатой, они обработали мотыгой. Посадили картофель, кукурузу, репу, и все это без особого труда; старшие дети — Имре, Габри, Эржи, Шари — все были налицо, к тому же и Яни вернулся домой из плена. Ему, как бывшему военнопленному, тоже выделили один хольд из резервной земли, но на другом конце поля, и проку от него было немного, только хлопот прибавилось. Получилось, что воз и ныне там, пять хольдов земли оставались по-прежнему незапаханные. Вскопать их лопатой не было ни сил, ни времени, земля час от часу сохла, и если не поспешить, то скоро на ней, как выражался Данко, разве только черта лысого сеять можно будет.

Шари каждый день наведывалась на хутор, обивая пороги то у Андраша Тёрёка, то у Пигницкого. Сам Данко к ним не ходил; как и прежде, он сторонился людей, облеченных властью. Шари просила их помочь раздобыть хоть какое-нибудь тягло, и уж если они не могут дать Данко собственных волов, так как сами не управятся, то пусть хоть добьются в селе, чтобы прислали трактор или чтобы сельские хозяева помогли безлошадным. Но Тёрёк и Пигницкий в первую голову заботились только о своем, о том, чтобы вовремя попало в борозду их собственное зерно.

В конце концов Пигницкий, который поддерживал связь с коммунистами села, все же посовестился и отправился в сельскую управу, результаты не замедлили сказаться: коммунистическая ячейка тотчас приняла меры, и управа обязала всех зажиточных крестьян запахать землю безлошадным новым землевладельцам.

Но, увы, на дворе уже стоял май, и земля совсем высохла. К тому же выделенные в помощь беднякам зажиточные хозяева смотрели на это дело как на трудовую повинность, за которую все равно не заплатят ни гроша, а потому относились к работе не слишком усердно.