Избранное

— Это кто ж построился? — заговорил больше молчавший Василий. — Крыша высокая, железная — уж не Христофор ли Кузьмич?

— Куда ему! — отозвался Конон Степаныч, шагавший поодаль от телеги. — Это староста наш Осип: он нынче избу железом покрыл, выкрасил, обшил тесом, баню, сарай, амбар — все как есть новенькое срубил.

— Ну-ну! Лес-то где брал?

— Эх, парень! Чего наш Пугач не добьется! Ему везде доступно. У него зять всему голова: от фронта отвертелся, в волости теперь всем заправляет, стал с Буровым компанию водить… Нет, до нашего Осипа Емельяна скоро рукой не достанешь…

— А может, и достанем, погоди, дай срок, — отозвался Ефрем.

— И то сказать… А, Егорыч? — Конон бесшабашно сдвинул картуз на затылок. — Бары-то наши одряхлели, беззубыми стали. Ты погляди. Сама енеральша сморчком сидит, лакей ейный, что куль с мукой, осел, да и Федор… Это он в трех кафтанах сидит, подушками обложен, а раздень — что цыпленок, от щелчка свернется, — рассуждал оживившийся Конон Степаныч. — Слухай, а слухай-ка, Василь Егорыч, что бы нам с тобой на енеральшиных конягах проехаться, а?

Он поглядел на всех, подмигивая, — большой, лохматый, нескладный и жалкий.

— Что пустое брехать? — с досадой махнул рукой Базанов и отошел прочь.

— Дядя Вася, лошадку бы подстегнуть? — попросил Василий.

Базанов взялся за привязанные к телеге вожжи.

— Ну, милая, недалече осталось, тяни!

6

Первый знакомый человек встретился уже в виду деревни, под горой. Это был бобыль с выселок, отставной николаевский солдат Василий, по прозвищу «Костыль». Он удил рыбу и обернулся на стук телеги.

Поздоровались, как полагается по-деревенски — вполголоса, снимая картуз.

— Возвернулись, значит, — произнес рыболов, чтобы что-то сказать.

— Здравствуй, служивый, вернулись, — громко ответил Ефрем. — Как тут у вас?

— Да живем помаленьку, хлеб жуем.

— И на деревне все как прежде?

— Да чему тут меняться? Деревня стоит, мужички копошатся, бог грехи терпит…

Старый инвалид отвернулся к реке, перебросил леску, потом снова поглядел вслед проезжающим, сдвинув на глаза заношенную солдатскую фуражку с когда-то красным околышем, и почесал затылок. Дав телеге порядочно отъехать, он хрипло крикнул вдогонку:

— Вот только грех нынче вышел — у Зададаевых поутру молодуха удавилась!

Глава пятая ЕЕ ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО

1

После встречи с мужиками лошади понеслись еще горячее. Коляска, шурша шинами, покойно покачивалась. Мелькали деревья; потом волновалась вокруг рожь, колеблемая ветром; на колеях луговых дорог о подножки коляски бились головки цветов; на ручьях коротко прогромыхивали настилы мостов. Все мчалось мимо.

Генеральша, великая любительница и знаток езды, с упоением следила за лошадью справа, восхищаясь ее энергичным, ровным ходом. Передние ноги в чулках не круто вскидывались вверх, по дуге опускались на землю и упруго и сильно от нее отталкивались; задние, широко расставленные, лошадь закидывала дальше передних.

Дорога шла то в гору, то змейкой уводила в лощинки или стелилась ровно и гладко. Рысаки везде шли одним аллюром — резвой, спорой рысью и, казалось, не приставали, а все более просили ходу. Федору приходилось то и дело их сдерживать.

На Кудашевской горе лошади сильно взмылились под ремнями упряжи, но вынесли коляску на ее гребень, не сбавляя хода. Вихрем влетел экипаж в узкий проулок деревни и, круто повернув на улицу, помчался вдоль нее. Попадавшиеся навстречу бабы шало бросались в стороны, мужики еще издали сторонились, обнажая головы, с шумным квохтаньем разлетались насмерть перепуганные куры. Ребятишки, справившись с первым изумлением, кидались что есть мочи за коляской.

— Барынь, барынь, дай копеечку, — тоненько неслось ей вслед.

По швырять, как прежде, медяки не приходилось: как началась война, звонкая монета была изъята из обращения. Ее заменили марки с портретами царей. Высунувшаяся из коляски горничная бросила детям горсть леденцов в ярких обертках. Злобно и отчаянно лаяли кидавшиеся под ноги лошадям собаки.

За полем, верстах в двух от деревни, выплыл еловый гребень парка и из его зелени — фронтон над белыми колоннами. Дорога здесь шла вниз по пологому склону и была особенно гладкой и укатанной. Федор приподнял руки, и лошади понеслись во весь мах. Помчались мимо, сливаясь в одно пестрое полотно, полоски с картофелем, овсы, гречиха — все поле медленно завертелось, а далекий лес на горизонте тронулся и пошел в обратном направлении.

Даже Александр Семенович немного приободрился и распрямил ссутулившуюся спину. Генеральшу, очевидно, слегка укачало, и она, как ни крепилась, откинулась на спинку сиденья несколько более, чем то считалось допустимым.