Избранное

Исход сделки, как и предвидел Буров, решил задаток. Когда Николай Егорыч, первоначально дававший лишь десять тысяч наличными, постепенно довел его размер до пятидесяти и стал совать Александру Семеновичу плотные пачки новеньких бумажек с изображением пышной Екатерины, генеральша, узнав об этом, перекрестилась, обреченно махнула рукой и велела писать расписку. По ее распоряжению Александр несколько раз пересчитывал деньги перед изнывавшим от нетерпения и беспокойства Буровым — как бы старуха вдруг не попятилась — и лишь после того передал ему расписку, лист с дворянским гербом под короной в левом верхнем углу, подписанный «вдовой генерала от артиллерии Еленой Майской». Бережно сложив бумажку дрожащими руками и спрятав в опустошенный бумажник, Николай Егорыч бросился, красный как из бани, осипший от споров, к своей лошади, простоявшей весь день нераспряженной посреди двора, и погнал в город выполнять формальности.

Охватившую его радость по поводу совершенной сделки несколько омрачало сожаление, что на последнем этапе переговоров он, встревоженный упорством генеральши и желая покончить с торгом, накинул разом десять тысяч. Хватило бы и пяти, тогда имение досталось бы ему за сто пятнадцать тысяч. Разумеется, он уже не вспоминал, как, едучи сюда утром, твердо решил заплатить за имение, если генеральша окажется очень несговорчивой, до ста семидесяти пяти тысяч рублей.

Что произошло после его отъезда на усадьбе и как совершилось расставание с ней генеральши, Буров, конечно, знал только понаслышке, не очень, впрочем, этим и интересовался. Ему передавали, что Елена Андреевна приказала было распределить между слугами и крестьянами ближней деревни пять тысяч рублей — пусть вечно помнят свою барыню! — и даже поплакала, умиляясь собственной щедрости. Затем, правда, одумалась, стала сокращать свой дар, так что в конце концов все свелось к четвертным билетам, врученным садовнику Николаю, кучеру Федору, Степаниде и Наталье, горничной из дворовых, весь век убиравшей за Еленой Андреевной. Остальным было роздано по десяти рублей. Александру Семеновичу генеральша лично вручила сотню.

Вскоре после продажи имения генеральше в последний раз подали уже не принадлежавшую ей коляску и усадили в нее с обычным церемониалом. Так же, как и всегда, уселся на козлы рядом с кучером Александр Семенович, а Степанида — на банкетку, чтобы поддерживать свою госпожу. Провожала ее порядочная толпа — пришло проститься немало деревенских из Кудашева. Проводы вышли молчаливыми, хотя не обошлось без бабьих слез и причитаний. Мужики стояли мрачные. Если и не видели они особого добра от генеральши, то и вреда она им не причиняла, за долгие годы к соседству со старой барыней привыкли, к плутам приказчикам применились, и появление нового хозяина заботило: каково-то будет жить рядом с вылезшим в баре своим братом, прижимистым мужиком?

Садовник Николай принес на прощание гостинец — узелок с персиками, чудом сбереженными им в эту позднюю пору года. Вид расстроенного до слез садовника сильно взволновал стойко державшуюся генеральшу. Она вдруг всхлипнула и стала шарить в кармане платок. Степанида поспешила опустить барыне вуаль.

— Трогай, — едва слышно приказала Елена Андреевна и стала мелко креститься под ротондой.

— Трогай, — громко повторила Степанида.

Лошади с места подхватили коляску. В толпе обнажили головы, послышались напутствия и пожелания. За стенкой облетевших акаций блеснул лак экипажа, ветер взметнул черную вуаль старухи. На влажном песке быстро стих мягкий топот копыт. Все стали медленно расходиться, зябко запахиваясь в накинутые на плечи зипуны и полушубки.

— Что ж, ее высокопревосходительство больше разве не приедут? — спросил у приказчика Николай, не совсем постигший последствия происшедшей перемены и все стоявший с обнаженной лысиной, с заячьей шапкой в озябшей руке.

— Пожалуй, что так, — внушительно ответил Илья Прохорыч, деловито сплюнув. — Отъездила сюда твоя барыня, разве что новый барин погостить пригласит, — хихикнул он, — да в своей тележке доставит.

— А как же мы-то без них? — снова спросил, помолчав, садовник.

— Это уж кто как сумеет, друг, — усмехнулся приказчик, — от Бурова пока велено всем при своем деле оставаться. Он опосля Михайлова дня приедет, тогда определит — кого куда…

— Ах ты господи, напасть-то какая! Жили, все жили, как и надо, а теперь вот, поди, без барыни остались… И персики кому носить? Эх, грехи! — Николай горестно махнул рукой и побрел в оранжерею, волоча худые, согнутые в коленях ноги и растерянно про себя бормоча.

3