Избранное

— Пожалуй что! — пожал плечами Нил, досадуя на свою горячность. — Нет, куда уж нам с дырявыми карманами в калашный ряд соваться. Откуда у меня деньги? Нет, Егорыч, это тебя кус ждет. Годик-другой, коли война затянется, Буров в миллионщиках ходить будет…

— Это еще как бог даст, — недовольно перебил Буров, уловивший насмешку в разглагольствованиях гостя — он решил осадить его сразу. — Да и что в чужом кармане считать? У меня, благодаря богу, всякая копейка, что слеза, чистая — по дорогам не грабил, в чужие клети не забирался…

Удар был настолько силен, что прошедший огни и воды Ермилин от неожиданности вздрогнул и откинулся назад всем телом. Всегда неподвижные глаза его, загоревшись, впились в хозяина: «Что это у него — так с языка слетело или он на что намекает?»

Несколько овладев собой, Нил Васильевич торопливо занялся остывшей закуской. Не бросить ли всю затею? Связываться ли с Буровым? Разве сладишь с таким быком? Вон расселся, весь точно налитый кровью, кулачище на столе что кувалда. Силища из него, идола меднорожего, так и прет…

7

Неожиданно заливчато и тонко зашелся мелким смехом Ермилин. Замахал руками, замотал головой, затрясся всем щуплым телом, так бывает, когда одолевает приступ отчаянного кашля.

Николай Егорыч удивленно на него вскинулся.

— Ну и распотешил! Ну и ввернул! — ходуном ходил на стуле гость, насилу выговаривая слова от будто душившего его смеха.

Он отер рукавом выступившие слезы.

— Нет, Егорыч, с тобой, видно, нечего кругом да около ходить, петли метать — только время терять. Ты как есть все насквозь видишь и наперед знаешь. Уж я лучше прямо, как на духу, выложу.

— Так-то лучше будет, — буркнул Николай Егорыч, принимая вовсе равнодушный вид, чтобы скрыть внутреннюю настороженность. Ноздри его расширились и чуть трепетали, он непроизвольно втягивал воздух, точно принюхиваясь, как легавый пес, почуявший дичь. Ему не терпелось угадать — как постарается перехитрить его Ермилин.

— Вот оно в чем дело мое будет, Николай Егорыч, — начал тот, наконец остепенясь, — вовсе оно махонькое, нестоящее, ну да где нам? Приходится по себе дугу гнуть… Тут через волость по деревням объявили, что ты зиму будешь на станцию лес возить. Пусть кто хочет едет — про всех работы достанет. Делов, значит, предвидится много. Так вот… можно бы в каждом обществе… — Ермилин слегка замялся, потом удивленно продолжал: — Если потолковать, скажем, в Кудашеве с Петром Кружным, Пугачом, еще с двумя-тремя лошадными мужиками посамостоятельнее, чтобы они согласились возить по шесть-семь целковых с подводы, то и другим придется на эту цену соглашаться, никуда не денутся!

— Что же они, по-твоему, не знают цен? С конем нынче где хочешь десять рублей в день заработаешь, а то и больше. Эх ты, мудрец антиохийский!

— Да им и придется по красненькой, а то и больше платить — только не все про это знать будут. Они божиться станут, что ты их припер, цену сбил… Остальным что делать? Изругают тебя, поворчат, не без этого, а потом — сам народ наш знаешь — каждый будет норовить затемно запрячь, чтобы не опередил сосед! Кроме как у тебя — негде мужикам на конях работать, ведь с рождества, поди, покупной хлеб едят, — доказывал Нил.

— Вот ты о чем… да… — неопределенно протянул Буров, сразу оценивший выгоды ермилинского предложения и соображавший, как им подешевле воспользоваться. Нельзя ли с Пугачом и другими самому сговориться, а этого сморчка оттереть? Нет, пожалуй, огласки наделаешь…

— Не знаю, что тебе и сказать, приятель, — много мягче продолжал Буров. — Не вышло бы какой канители, а барыши тут какие могут быть — много ли выкроишь?

— За это берусь, Николай Егорыч, все обделаю в лучшем виде, будь без сумления. А барыши… Да если ходить будут хоть две сотни подвод, и с каждой по паре целковых в день останется, так и то набежит…

— За труды сколько возьмешь? — быстро спросил вдруг решившийся Буров.

— Фу-ты, ну-ты, что мы, не сговоримся? Чай, свои люди, чего горячку пороть. Как повезут по санному пути, так, почитай, до благовещенья ездить будут, пока кто лошадь в реке не утопит — народ у нас на работу завистливый! Господи, — не удержал вздоха Нил Васильевич, — деньжищ-то сколько выходит!

— По полтиннику с подводы ладно будет?

Гость всплеснул руками, даже привскочил на стуле.

— Креста на тебе нет! Выходит, себе… — Он запнулся. — Никак, дверь наружу хлопнула? Так и есть, в сенях кто-то топчется. Ладно, ужо как-нибудь заеду, ты все получше прикинь. А я по деревням поезжу, — уже шепотом продолжал Нил, — побеседую с мужиками. Тут и угостить кого надо придется, посулить. В делах этих молчание — золото, — уже вовсе на ухо Бурову сказал Ермилин, встав из-за стола и косясь на тихо приотворявшуюся дверь.

— Входи, что ли, не съем! — повысил голос хозяин, довольный случаем, позволявшим ему отложить окончательный сговор.

Кто-то осторожно распахнул дверь. В проеме показался Николай. Он остановился у порога с прижатой обеими руками к груди шапкой и низко молча поклонился.

— Вот к тебе кто пожаловал, — узнал садовника Нил Ермилин.