Избранное

— Я, думаешь, его не знаю? Здорово, старина, как ноги носят? Небось по генеральше своей соскучился? С чем бог привел? — дружелюбно спросил повеселевший хозяин.

Николай переступил порог, перевел дыхание, но ответить не мог. Он вдруг сильно оробел — а что, если ему откажут? Чуть не жизнь его зависела от ответа этого сытого, хмельного человека!

Буров отвернул кресло от стола, развалился в нем поудобнее, вытянул босые ноги на устланном дорожками полу и уставил на Николая воспаленные водкой, сощуренные глазки, точно приготовился его слушать. На самом деле он обмозговывал предложение Ермилина. Громкая, несдерживаемая икота колыхала его грузное тело.

— Так я поеду, Егорыч, спасибо за хлеб-соль, — сказал Ермилин, застегивая пуговицы жилета.

— Не обессудь, Васильич, мимо будешь ехать — заворачивай. Я теперь в городе не скоро буду — тут со всем разберусь.

— Беспременно заеду. Прощай. Никак, к тебе еще гости, — уже в дверях сказал Ермилин, столкнувшись с кем-то в полутемных сенях. — Дома, дома хозяин.

— Разрешите войти? — раздался из-за двери чрезвычайно учтивый, грассирующий голос.

— Кого еще бог несет? — Буров с любопытством посмотрел на появившегося в дверях Сысоева. «Царица небесная, вот кого принесло!» — чуть не воскликнул Буров.

— Землевладелец Сысоев, Аполлон Валерьянович, ваш сосед. Мы с вами знакомы, разве запамятовали…

— Ну как же, как не знать — бычка у вас летось торговал. Да чего стоять, проходите. Эй, Таня!

— Счел своим долгом, — начал, усаживаясь на оставленный Нилом стул, Сысоев. — Поспешил лично, так сказать, поздравить вас, достопочтенный Николай Георгиевич, с приобретением одного из прекраснейших имений в нашем уезде.

— Что там! Люди мы простые, какими были, такими и остались. Да… Вот лучше… не побрезгуете, может? Рюмочку откушаете? Таня, неси-ка нам закуску да вот чистую рюмку подай… гостю. — Буров чуть не сказал «барину».

Все же ему льстили посещение и учтивость хоть и прогоревшего, но природного барина. Он даже застеснялся своих босых ног, однако не обулся, смекнув, что Сысоев весь умещается на двадцати трех десятинах посредственной землицы, так что особенно церемониться с ним, пожалуй, нечего!

— А мы тут всякими делами, по домашности занимаемся… Вот Николай пришел, — кивнул он на сутулившегося у двери старика. — Садовником всю жизнь был у генеральши.

— Как же-с, Елена Андреевна не раз меня в свои оранжереи важивала и всегда хвалила его усердие. Прекрасные там, знаете, персики такие были, цветы всякие… и эти, ну как их? Позабыл, еще генеральша их любила… Не вспомнишь, любезный?

— Дельфиниумы-с это, — хрипло ответил Николай.

— Пустое это, по-нашему, дело, извините. Один перевод денег, ни к чему. Способнее нам капустой да овощью кое-какой заниматься, чем ейными цветами да за персиками круглый год ходить.

— Конечно, конечно же, почтеннейший Николай Георгиевич, вы бесконечно правы. Настал век здорового коммерческого предпринимательства, поворота к финансам, к промышленным занятиям, и эти всякие увлечения пустейшим, несущественным, я бы сказал, принадлежат прошлому…

Приход Тани с шипящей яичницей счастливо прервал тираду бравшего разгон оратора. Буров поспешил занять его ужином.

— Это… это какой, собственно, напиток? — недоверчиво покосился гость на наполненный до краев фужер.

— Обнакновенно какой, — ухмыльнулся хозяин, — теперь только спирт и достанешь, вишнями настаиваем. Кушайте на здоровье.

Сысоев замялся было, хотел попросить водочную рюмку, но, решив, что, если хочешь пользоваться расположением новых хозяев общества, надо приноравливаться к их обычаям, смело последовал примеру Бурова, одним глотком опорожнившего свой фужер. Однако по неопытности поперхнулся и закашлялся, стал искать салфетку, но, не найдя, бросился шарить по карманам платок. Как оратор выбыл он из строя надолго.

— Так какие твои дела? — вспомнил тут Буров про Николая.

— Тут такие дела, ваше… господин…

— Николай Егорыч, да и все, твой тезка.

— Николай Егорыч, — неожиданно жалобно и просительно воскликнул Николай и шагнул вперед. — Явите милость, велите Илюхе-приказчику больше над божьим творением не изгиляться, пусть дрова мне подвезет, ведь зима уже, мороз на дворе…

— Ты вот зачем! Ничего, старина, не выйдет. Я эти самые теплицы да оранжереи чохом Цвылевым запродал. Они на днях своего садовника с подводами пришлют — перевезут в свое новое имение, там у них теплицы каменные построены, да с железными переплетами. Пускай тешатся, им можно, — ихние паровые мельницы на всю Россию мелют…

— Петр Афанасьевич Цвылев с Онаньевыми за прошлый год чистой прибыли более двух миллионов имели, — вставил Сысоев, еще вытиравший слезы, — а все, знаете, от операций с зерном.

— Как можно все увезти, да в зимнюю пору? А персики как же? — упавшим голосом спросил Николай.

— Э, брат! С деньгами все можно сделать, садовник ихний немец или чухна какая… Хвастал — я, говорит, столетние персики обкопаю и пересажу! Во, фокусник какой. У меня и рогожи купили для перевозки. Так вот. — Буров задумался. — Ты, выходит, старина, ни при чем остался… Куда теперь денешься?