Избранное

Если речи Михея Петровича расстроили Бурова, то свидание с Лещовым вовсе доконало. Владычица небесная! Уж не бежать ли загодя, по примеру городских воротил? Но куда, с чем? Землю, дома, все годами накопленное и сбереженное, с собой не захватишь! Кроме денег в банке, ничего не возьмешь, остальное надо бросить. Но как отступиться от своего добра? Ведь жаль каждого гвоздя, любой бляшки на наборной сбруе, за все уплачено кровной копейкой, каждая мелочь куплена обдуманно, с понятием, чтобы хватило навечно… Нет, легче жизни решиться! Господа, те, по своему недомыслию, как видно, с легким сердцем от царя отступились, пусть сами и расхлебывают, а он, Буров, — мужик, и за свое встанет крепко, будет насмерть биться!

Он вдруг решительно отодвинулся от стола и, враждебно косясь на всех, грузно пошагал к лестнице.

В нижнем зале, среди сторонившихся перед Буровым мужиков, он увидел высокую фигуру Сысоева. Тот стоял с обнаженной головой, в отороченной облезлой лисой бекеше, украшенной огромным красным бантом. Николай Егорыч даже приостановился: Сысоев обращался к мужикам, положив руки на плечи сидевшего перед ним с блюдцем в руке неказистого, хилого мужичонки, отчего тот заробел и, не смея шевельнуться, смущенно отвел глаза в сторону. Сысоев говорил очень задушевно и искренне:

— Друзья хлебопашцы! Поздравляю вас от имени революционных землевладельцев уезда… Наконец-то мы вздохнем полной грудью — крестьянский мир освободился от царского гнета. Все мы теперь граждане, все мы теперь равные, и вы, наши доблестные мужички…

Буров едва не плюнул и стал проталкиваться дальше. Оратор отчужденно посмотрел ему вслед.

7

Несколько припоздавших в городе кудашевских мужиков составили обоз, черной лентой растянувшийся на неопределенно белевшем в густых потемках узком зимнике. Было пасмурно и тихо, во влажных тенях тонули придорожные кусты. Невидимые ветви шуршали по упряжи и дровням, задевали седоков. Домой ехали шибкой рысью — порожние сани кидало и кренило на раскатах.

Пугачевский зять остался в городе. К Осипу Емельянычу, ехавшему впереди, подсели со своих саней Василий Базанов и похожий на цыгана конюх Балинских Семен Матросов, ездивший за всякой хозяйственной мелочью. Горячим угольком краснел в темноте огонек его носогрейки. Она вечно торчала из его неправдоподобно черной и густой бороды. Убирал трубочку Матросов лишь для того, чтобы, длинно сплюнув, вставить в разговор свое скупое слово. Слыл он мужиком политичным и себе на уме.

Мужики помалкивали — приходили в себя после разбередивших душу городских впечатлений. Иному чудилось, что потянуло хмельным духом пугачевщины, другой присмирел, не чая добра от затеянной господами кутерьмы. А кто и в такие крутые времена не мог выбиться из круга своих извечных забот и зыбких расчетов. Молчали отчасти и потому, что лезть вперед со своим мнением незачем — благоразумнее сперва узнать соседское.

Понукания возниц да сухое щелканье копыт изредка нарушали настороженную тишину, обычную для леса в исходе зимы, сковавшей в нем жизнь.

Осип Емельяныч чувствует себя уверенно и бодро, не то что его односельчане: ему предстоящие события рисуются в виде обширного и благоприятного поприща для самых прибыльных начинаний. Он побывал с зятем в комитете земцев и городских депутатов, где вполне убедился, что господа, вдруг сделавшиеся обходительными, порядком струхнули. Заходил он с Ивиным и в рабочий и солдатский Совет, где Михей Петрович умел договориться об организации Совета в своей волости и, само собой, добиться при этом каких-то полномочий для себя. Как бы все дальше ни обернулось, а товарищ Ивин, как величал зятя председатель совдепа, должен был, при поддержке уезда, прочно обосноваться в земельном отделе волости. А раз так… можно и начинать будоражить мужичков-чудачков, готовить мир к дележу барской земли и выделению на хутора. У Осипа Емельяновича давно на примете такой уголок, что быть на нем чудо-хутору, всем на зависть и удивление.

Михей Петрович советовал, пока суд да дело, покрепче взяться за кудашевцев, сколотить в один кулак тех, кто будет твердо стоять за дележ земли, отмежеваться от трусов и тяжкодумов, которые станут держаться за старый порядок, и главное — ладить и заигрывать с беднотой. Дальновидный волостной политик угадывал, что ей теперь поневоле надо бросить кость, но не дай бог, чтобы она по-настоящему забрала силу. Основное — не допустить безземельных бобылей до дележа земли наравне со справными хозяевами: этих надо обеспечить в первую очередь, а тем — что останется.

Погруженный в расчеты Осип Емельянович не замечал, как быстро несутся сани, как подергивает он привязанные к головашкам вожжи и покрикивает на своего коня. Староста перебирал в уме всех своих мужиков, по-своему сортировал их, прикидывал, кого с кем свести, поссорить или помирить. Он свято верил в хватку и непогрешимое чутье своего мудрого зятя.