Избранное

В верхнем зальце с затеями, обличавшими стремление хозяина облагородить свое обтерханное заведение — тут были фикус в крашеной деревянной кадке, стеклянная ваза с квашеной капустой на стойке, посеревшие груботканые скатерти и небритый малый в грязном фартуке и голубой полинявшей рубахе, — в этом довольно высоком помещении о трех окнах на площадь было значительно тише, хотя и тут свободных столиков не оставалось. Посетители, одетые в добротное сукно и крепкие сапоги или негнущиеся валенки с огромными калошами, с бородатыми русскими лицами, полнокровные, скупые на жест и слово, разговаривали вполголоса, оглядываясь на соседей, несмотря на то, что, не в пример нижнему залу, где пили один чай из пузатых чайников, тут подавались спиртные напитки, налитые, правда, как велось с начала войны, в такие же, как у мужиков, бомбовидные чайники.

Николай Егорыч Буров, только что опорожнивший стакан слегка разведенного спирта и сейчас принявшийся за порцию отварной говядины, угрюмо прислушивался к сидевшему с ним за одним столом зятю кудашевского старосты, Михею Петровичу Ивину. С ним был и староста Осип Емельянович, державшийся в этом зале еще не вполне уверенно и свободно. Михей Петрович, тщедушного сложения, с узким безбровым лицом и крупным, вислым носом, точно нацеленным на собеседника, переводил его с Бурова на тестя, пряча выцветшие глаза за голыми веками. Он говорил округло и несколько книжно:

— Это вы напрасно. Дело не в царской власти, а в денежных обстоятельствах. Я намедни был в банке, с Николаем Антонычем видался. К нему утром поверенный из Петрограда приехал: будьте благонадежны, говорит, все меры приняты, Англия и Франция дают думскому правительству крупный заем, обещают всецелую поддержку. Пролетариат захочет, конечно, воспользоваться, предъявить свои требования, но кто станет с ним считаться? Важно закончить войну и подготовить земельную реформу.

— Какую реформу? — отрывисто спросил Буров.

— Землевладение подвергнется переменам: удельные и кабинетские земли, некоторые категории частных владений будут отданы крестьянам…

— Так вот и подарят? — с раздражением перебил Николай Егорыч.

— Кто его знает, может, и выкуп назначат, — уклончиво отвечал Михей Петрович и перевел нос на тестя. — В общем, в земельном вопросе вряд ли много отойдут от платформы трудовиков, — веско подвел он итог разговору, отставил свой порожний стакан и стал разглядывать посетителей за соседними столиками.

Осип Емельяныч не замедлил наполнить стакан зятя и при этом едва не крякнул от восхищения: вот ведь башка! А башковитый зять поднялся и, подойдя к столику наискось, наклонился к известному в городе барышнику и стал шептать ему на ухо. У того постепенно краснело и напрягалось лицо, он усиленно вникал и запоминал, а под конец удивленно и с восторгом вскинул глаза на своего невзрачного собеседника. После этого Михей Петрович неторопливо прошелся между столиками, точно раздумывая, что еще сделать, потом вернулся к своему, рассеянной рукой взял стакан и стоя выпил его большими глотками, точно утолял жажду. Он и не посмотрел на подвинутую тестем закуску, даже не обтер губы — было очевидно, что Ивин рисуется. Лицо и шея у него сделались пунцовыми.

— Всполошились, точно свету конец пришел, — коротко усмехнулся он. — Не знает, как поступить, — ремонтер, видите ли, куда-то сгинул. За ним большие суммы, а лошади уже погружены на станции… Тот, очевидно, не дурак… почуял, что подходит время — не зевай! Ха-ха! Нам, батя, видно, не судьба тут рассиживаться, надо сходить пособить дружку. Так что до приятного, Николай Егорыч. Хоть и жаль компанию расстраивать, но это дороже всех дел — сегодня ты помог, завтра тебя, смотришь, выручат… Кажется, в Америке так практикуется…

Первым движением Бурова было остановить его, расспросить подробнее или даже, усадив поближе, поделиться своими опасениями, попросить совета; он почуял, что пугачевский зять, не в пример ему и другим растерявшимся, уже нащупал и повел какую-то свою линию.

Буров, однако, и виду не подал — он небрежно кивнул Михею Петровичу на прощание: ему ли обнаруживать свою растерянность перед деревенским лавочником и вчерашним безродным бобылем! Но внутреннее смятение росло. Николаю Егорычу лезли в голову самые огорчительные мысли. Не веселили ни водка, ни прибыльные дела. Его, как и мужичков внизу, занимал один головоломный вопрос: как будет без главного хозяина, без царя?

Со своей практической сметкой и деловым чутьем Николай Егорыч всем нутром ощущал, что рушился порядок, поддерживающий до сих пор его кипучую деятельность. Отныне придется надеяться только на себя, а следовательно, никак нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока кто-то где-то наверху распорядится и все устроит. Необходимо что-то делать самому, не медля ни минуты, сейчас же… Но как? С кем? С чего начинать, что делать? На это Николай Егорыч не находил ответа.

У него было такое чувство, точно он стоит на краю пропасти, и его вот-вот столкнут туда, и надо хоть зубами за что-то зацепиться, чтобы не сорваться вниз…