Избранное

Послышались хлопки. Мужички присмирели и уныло переглядывались, в нерешительности топчась на месте. Уходить не хотелось. Толку, правда, пока не добились, а там кто его знает, что еще скажут?

Появился новый оратор, на диво невзрачный после покинувшего уездный форум красавца. Это был тщедушный человек с пышной курчавой шевелюрой и птичьей грудью, украшенной огромным красным бантом. Все на нем сидело вкривь и вкось — выпачканное пальто, отстегнувшийся накладной галстук, обтрепанные штаны. Говорил он необычайно задорно и быстро, непрерывно рассекая воздух рукой и ероша волосы. Его не столько слушали, сколько разглядывали. Он, правда, распространялся о нуждах хлебопашцев, но настолько путано и замысловато, что его не очень понимали. Да и внимание как-то ослабло, люди перебрасывались замечаниями, вполголоса разговаривали. Старый ямщик по-прежнему напряженно слушал, все ожидая заветных слов.

— Эй, сосед! Пойдем, что ли? Я тут с утра стою, аж дрогнуть стал, а ничего, видать, не дождаться…

— И то домой пора, Силантий Кузьмич, от этой мельницы вряд ли толк будет.

— Откуда ему взяться? Долдонят, долдонят — свобода, свобода, а про землю ни гугу.

— А что они скажут? Тот, что на войну гнал, — это же василёвский барин Шемарин Михаил Дмитрич, я его враз узнал. Мы ему летось дом в город перевозили.

— А тот лещеватый — городской голова, и сын его тут, офицер…

— Офицер, а в армии дня не был, фронту не нюхал — за отцовскими подрядами следит. Примазался к земству. Эх, темнота наша, что в лесу блудим, и спросить не знаем у кого! Научил бы кто, как быть…

— Кто учить возьмется, а то так выучит, что по рукам-ногам свяжет, да еще кляп в рот вставит, чтобы не вякал, — насмешливо проговорил горожанин — по виду мелкий чиновник, — прислушивавшийся к мужикам.

К ним подошел мужик — в лаптях и рваной шубе, подпоясанной веревкой. Лицо его с крошечным, покрасневшим от холода носиком и светлой, как кудель, бородкой выражало какое-то просительное и робкое недоумение.

— Не разберешь здесь ничего, — пожаловался он. — Будто и про нас толкуют, да только не пойму никак — землю-то кому определят?

— К попу сходи, он растолкует!

— И что зря стоять?.. — решительно сказал кто-то. — Айда, ребята, в трактир…

Вскоре высокий старик — городской голова, видимо распоряжавшийся ходом собрания, — стал читать звенящим высоким голосом бумагу, адрес общего собрания горожан Временному правительству, изъявлявший единодушную поддержку и осуждавший пораженческие лозунги и крайние элементы.

Мещане и купцы выражали одобрение каждой фразе громкими возгласами, и даже дали согласие на пожертвования — к ним за последние годы попривыкли.

— Что, значит, все согласны? — спросил голова, закончив чтение адреса.

— Все, все, принимаем! — загалдели внизу.

— Ура Временному революционному правительству! Ура! — надсадно закричал молоденький прапорщик на крыльце, краснея от натуги и конфузясь своей смелости. — Ура доблестным…

— Постойте! Не все согласны! Дайте слово, есть возражения! — прорывался сквозь общий шум настойчивый и решительный голос.

Мужики, встрепенувшись, насторожились. Раздался пронзительный, озорной вопль:

— Дайте сказать, всем свобода!

Плечистый мужчина в кепке с силой прокладывал себе дорогу к крыльцу. На него косились, смотрели с любопытством, нехотя пропускали.

— Это кто ж такой хочет выступить наперекор общему народному порыву? — Перегнувшись через балюстраду, голова остро вглядывался в толпу.

— Я вот нашелся! — дерзко прозвучал ответ.

— Вы, вы? — спросил распорядитель, различив наконец в толпе черноусого богатыря в кепке и обшаривая его мышиными глазками. — Позвольте узнать, кто вы, собственно, такой и какую представляете группу населения?

— И я ведь могу спросить — а вы кто такие, занявшие трибуну? Почему вы не объяснили народу, кто уполномочил вас говорить?

— Мы? Да нас и так все знают, весь уезд!

— Может, и не все! — Тут черноусый вынырнул на верхнюю ступень лестницы, почти вровень с площадкой. Он шагнул к городскому голове так решительно, что тот попятился. Тогда самозваный оратор подошел к балюстраде и снял кепку. На площади стихло.

— Товарищи! Им, — он кивнул головой назад, — я не стал объяснять, кто я такой, а народу скажу: я член Всероссийской социал-демократической партии, отстаивающей дело рабочих и крестьян…

— Это демагогия! — возмутился один из господ на крыльце, картинно вздевая руки. — Мы здесь все за народ…

— А ты не встревай, дай сказать…

— Они только своих слухают…

— Привыкли всем рты зажимать, толстопузые!

Эти возгласы подстегнули оратора.

— Вы за тот народ, — круто обернулся он назад, — у кого земля да фабрики. А я за тех, у кого руки в мозолях, у кого богачи все отняли…

— Так вот ты что за птица! Братцы хрестиане! Бойтесь таких, как чумы: сами без штанов, так на чужое, на наше кровное зарятся!

— Мы на них работай, мы им приготовь… У! Лодыри, дармоеды! — с бешеной злобой полетело снизу. В толпе всколыхнулись, отдельные возгласы стихли.