Избранное

В бане угарно и стоит тяжелый запах пригоревшей барды. Крохотное окошко бани заткнуто мешком.

Бражники расположились на полу против топки. Между ними — глиняные плошки с огурцами, какая-то снедь, ломти хлеба, смутно поблескивает захватанный стакан. Второй стакан подставлен под отверстие трубки, из нее капает жидкость — коричневая, теплая. Именно от нее исходит этот тошнотворный, тяжкий запах.

Пируют зачинщики сего предприятия — Андрей, его дружок чернобородый Семен и Александр Александрович.

— Ты, к примеру, барин, а с нами вместях это самое зелье пьешь, значит, и выходит, что у нас тут все ровные, полная революция, — неторопливо и обстоятельно, как всегда, журчал конюх, то и дело останавливаясь, чтобы сплюнуть или потянуть из носогрейки, шкворчавшей, как сало на противне. Казалось, слова с трудом продираются сквозь заросли его бороды. — Вот только если ты завтра, будем говорить, пойдешь к братцу, повинишься, скажешь, то да се, он тебе сотню отвалит, мало — две: «На, Ляксандра, живи в полное удовольствие, только не срами фамилию!» А если я сунусь, он мне, пожалуй, под зад коленкой поддаст — ступай, скажет, мужлан неотесанный… Опять, значит, на старый прижим все оборачивается…

— Ерунда! Выдумал! В чем мне виниться? Может, он больше передо мною виноват, ты почем знаешь? Не жени он меня тогда, я бы… я бы… — Александр Александрович говорил запальчиво, сильно жестикулируя. В отличие от своих собутыльников, сидевших на полу, он примостился на низенькой скамейке, так что его остро торчавшие колени заслоняли лицо. Голос его осип, и чем громче он старался говорить, тем больше срывался. Это дополнительно раздражало Александра Александровича, и без того сильно взвинченного. От выпитых с величайшим отвращением двух-трех стаканчиков его мутило, попадавшие чуть не под ноги плевки Семена заставляли вздрагивать.

— К черту все, к черту, — скороговоркой выкрикивал он минуту спустя. — Все — политику, жизнь, справедливость, музыку, ум, талант, душу…

— Легше, Ляксандрыч, — спокойно и доброжелательно вставил Андрей. Он в эту минуту стоял на четвереньках, раздувая глохнувший огонь под котлом. — А как же с водочкой моего завода, ее тоже к черту?

Помолчали. Александр Александрович рассмеялся.

— Правильно, в этом тоже протест: правительство не вырабатывает, сами гоним! Дух вольности… как это — новгородская вольность! Да… впрочем, я куда-то заехал… — Александр Александрович устало опустил голову и сидел некоторое время поникший, закрыв лицо руками.

— Ослаб он вовсе, — вполголоса проговорил Семен. — Натекло там, Дрюха? Налей мне, что ли… Все равно, семь бед — один ответ: барин прознает — по голове не погладит!

— Он не уезжать ли собрался, — так же тихо проговорил Андрей, подставляя под трубку порожний стакан и передавая наполовину полный конюху. — Я ему нынче показываю стеклянный ящик — сам смастерил по чертежу из журнала, — а он даже не взглянул хорошенько и говорит: «Не знаю, Андрей, придется ли еще кактусы выращивать». Так что не лыжи ли он отсюда навастривает?

Семен ответил не сразу:

— Нынче уедут, завтра возвернутся. Их отсюда не так просто выкурить.

— Ты не ждешь ли, что и царь обратно будет? — Андрей с любопытством взглянул на своего дружка.

— А как же иначе? Беспременно господа его снова посадят, не Николая, так другого. На мужицкую шею всегда найдется кто-нибудь сесть… — Семен говорил веско, с неколебимой уверенностью, сам себя слушая с удовольствием. — Хоть переверни всю Расею, на попа ее поставь, все одно весь свет на мужике будет ездить…

— Брехня все, — неожиданно встрепенулся Александр Александрович, — неправда! — И вдруг заговорил совсем по-иному, с умилением и даже проникновенно: — Братцы, а братцы, послушайте, что я скажу! Не знаете вы, значит, что такое Россия… Не объяснили вам… А многие брались — великие наши правдоискатели — Гоголь, Достоевский, Толстой… и я искал, хотел выразить. Не лапотную, сермяжную, приниженную, покорную, сусальную Русь, какую выдумали славянофилы с передвижниками, а настоящую Россию — вольную, уверенно глядящую в века… Эх, милые мои, мне бы рояль сейчас, я бы вам сыграл… Впрочем, нет, не то! Тут нужны скрипки, оркестр…

Александр Александрович впал в совершенный восторг.

— Исполняется концерт Рахманинова… Второй концерт… Боже! Сережа Рахманинов — он всего на два года раньше меня консерваторию кончил, а что сделал, что написал!

Он вскочил на ноги. Вскинув голову, напряженно вглядывался в низкий потолок, словно прислушиваясь к чему-то наверху. Его пошатывало, но он не замечал этого и поднял руки, точно подавая знак музыкантам приготовиться.

— Сначала тихо, издалека, потом все ближе — с колокольни церкви в соседней деревне доносятся звуки колокола… Благовест? Нет, набат… набат, к которому должна прислушаться вся вселенная… Загудело над великой русской равниной! И полилась мелодия — широкая, безбрежная, величавая! Вот она, Русь, проплывает перед глазами с ее просторами и безднами, тихой мечтой и огромным раздумьем, сдержанной страстью и возвышенным весельем!