Избранное

Последнюю отсрочку отъезда вызвал окончательный отказ тети Дуни ехать с нами. Она и прежде говорила, что никуда не уедет. Но Балинские считали, что, когда надвинется грозная необходимость остаться одной в открытой всем опасностям пустынной усадьбе, Дуня передумает. В то время она только начинала поправляться после тяжелой болезни, случившейся сразу по отъезде дяди Саши, и была еще очень слаба. На худом, бледном лице ввалившиеся глаза казались особенно большими. Всякий блеск в них потух.

— Проживу как-нибудь, Петр Александрович, — отвечала она на его уговоры. — Я ведь деревенская, за коровой ходить умею, сама подою и сена накошу. Что мне надо?

После того как Дуня узнала, что из-за нее велели отложить уже запряженных лошадей, она впервые сама обратилась к Юлии Владимировне:

— Разные у нас дорожки, голубушка барыня, хоть и не велели вы так себя называть… А иначе вот не выговорю, и так и останется. Поезжайте с богом, а я тут проживу, Петр Александрович, спасибо, распорядился, чтобы мне жить во флигеле, и обо всем позаботился. Уж не невольте меня, нельзя мне отсюда… Может, Саша вернуться надумает сюда, так где ж он искать меня станет… — Дуня не справилась с собой, всхлипнула, хотела поклониться, да не получилось, и она так, согнувшись, и выбежала.

В тот же день под вечер к крыльцу подали лошадей. Черная опушка невидимого парка точно надвинулась на усадьбу. Свечи фонарей передней коляски, в которую уселись Балинские со старшей дочерью, слабо освещали сцену проводов. Кто хлопотал с несессерами Юлии Владимировны, кто привязывал чемоданы в задке тарантаса. Отъезжающие рассаживались по экипажам. Более всего командовала фрейлен, пожилая рижская немка, дородная и державшаяся очень прямо, воспитавшая все младшее поколение Балинских. Ее временно оставляли в усадьбе присмотреть за уборкой дома и порядком после отъезда хозяев, и она входила в новую роль.

Садовник Андрей, не глядя в лицо Петру Александровичу, обсуждал с ним весенние работы в цветниках. Разговор был обоим в тягость: планы посадки серебристых лохов и устройства новых клумб казались нелепыми в обстановке ночного отъезда, похожего на бегство.

Я смотрел с высокого сиденья тарантаса на луч света, падавший на улицу сквозь распахнутые настежь парадные двери. Он ложился широкой желтой полосой на крыльцо, расстеленный на нем мат и вделанный в ступень скребок для грязи.

Коляска впереди тронулась, звякнули бубенцы, кто-то громко произнес «с богом».

Экипажи мягко покатили по аллее. Освещенные окна дома сразу скрылись за деревьями, и в потемках особенно отчетливо стали слышны стук копыт, похрапыванье лошадей и шуршание листьев под шинами колес. Со всех сторон обступили грустные и внятные запахи осени. Потом мелькнуло сквозь деревья слабо светящееся окно во флигеле Дуни: она, должно быть, слышала, как проехали мимо экипажи.

Глава четвертая ОГНЕННОЕ ДЕЙСТВО

1

— Кажись, все, можно и запирать? — обратился Осип Емельяныч к собравшимся возле магазеи мужикам, только что вместе с ним закончившим, по поручению мира, проверку ссыпанного в общественные закрома хлеба.

Похожее на древнерусскую рубленую башню высокое здание магазеи, с крохотным окошком-бойницей и островерхой крышей, стояло поодаль от деревни, посреди парового поля, полого уходившего к бочагу, за которым начинались буровские владения. В другую сторону оно спускалось к поемным лугам с речкой и темневшим за ней помещичьим лесом, по-прежнему привлекавшим взгляды мужиков.

Стоял ясный и холодный день, один из тех, какие редко дарит в наших местах хмурый октябрь: не греет в такие дни солнце, а всю силу свою вкладывает в свет. Словно заново усердно подсинено небо, поблекшие луга как бы принарядились в бурые краски, ленты озимых всходов ярки, и особенно легок и прозрачен облетевший лес. Торжественно вознеслись в нем свечи густо-зеленых елей. Редкие вороны пролетают молча.

Мужики «облевизовали» амбар не спеша, с перекурами и проволочками. И хотя обмерять пришлось не так уж много, а количество зерна определялось на глазок, шестиком с делениями, — времени потратили все же порядочно. Впрочем, более всего его ушло на сборы. Пока-то Старостина дочка скликнула выделенных миром ревизоров — человек двенадцать самых справных мужиков; пока-то они шли-тянулись один за другим по пустому полю, жмурясь от света, по привычке зорко присматриваясь к своим и соседским полоскам, приостанавливаясь и обдумывая какие-то свои особые тяжкие мужицкие земляные заботы; пока-то, рассевшиеся на потемневших бревнах, когда-то сгоряча подвезенных к магазее для ремонта, поджидали запоздавших…