Избранное

И теперь вот, после того как звонко лязгнули пружины в запираемом старостой огромном замке и стукнула упавшая на крюки тайная закладка, которую умел откинуть любой кудашевский мальчуган, мужички медлили расходиться. Времена наступили такие, что никому не сиделось дома. На людях, и тем более при дороге, можно было ожидать: не занесет ли ветром каких новостей? Не знавшая газет деревня пробавлялась слухами и случайными вестниками. Мужиков истомило затянувшееся ожидание. Выглядело иногда так, словно могут не осуществиться поманившие в феврале надежды и громоздкий российский воз, съехавший с проторенной веками дороги, грозит застрять на проселках или вернуться на наезженную колею, оставив ни при чем хлебопашцев.

Вот показался Вася Поцелуев. Он сворачивает с дороги и идет к мужикам: как ни легковесен был пьянчужка полотер, но и он, шатаясь по уезду, мог невзначай услыхать что-нибудь дельное.

В эту холодную и яркую погоду полотер, в поношенной одежде и плохоньких сапогах, в своей замазанной фуражке, выглядел особенно неосновательным и хилым. Он жадно затягивался переданной ему кем-то недокуренной цигаркой и в промежутках между глубокими затяжками, запинаясь, сетовал на свои невзгоды:

— Мужик он мужик и есть! Что он, понятие имеет, как жить в господском доме? А я теперь куда денусь, к кому пойду? Говорю ему: «Николай Егорыч, я вам, супротив как генеральша платила, за полцены весь дом натру…» А он: «Что мне, говорит, глядеться, что ли, в твой пол? Небось зеркал хватает! Да и не до глянца ныне, приятель». Поди ж ты вот!

— Слух был, он ищет покупателя на имение? — осведомился Петр Кружной, слушавший полотера внимательно, но не подавая виду.

— Кто нынче купит, где такого охотника сыщешь? Николай Егорыч другое задумал. Зимой лес начнет возить и с весны будет дачи рубить — городским купцам сдавать; да еще фабрикант один, Париков, кажись, его подбивает загородить реку — какую-то фабрику ставить будут.

— Вот те раз, а наши луга как же? — вырвалось у кого-то.

Среди мужиков произошло движение, полотера окружили теснее. Петр Кружной многозначительно поглядел на Пугача. Староста тоже насторожился, но промолчал.

— Вот, брат, как! — протянул кто-то. — Генеральша век жила, не утесняла, а этот году нет, как хозяйничает, а кругом нас опутывает. Покосы нам теперь затопит…

— Да еще верно ли, кто ему разрешит? Может, так брешут!

— От дачников тоже добра не жди, — решительно и с раздражением заявил староста. — Наедет народ, загородят все, озоровать начнут, крестьянину вовсе не будет, где пройти-проехать. — Староста все свои планы с зятем строил на разделе первинской земли: буровская затея раздробить имение на дачные участки опрокидывала их расчеты. — Ты, Вася, от кого слыхал?

— От кого? От его работников, да и сам он сперва отказал мне, а потом говорит: «Настрою дачи, ты у меня главным полотером будешь. А в генеральском доме господа инженеры будут жить. У них танцы пойдут, балы: ты им паркет навощишь, чтобы можно было на заднице прокатиться — не занозить!» С тем и укатил Буров. Ему вот смех, а мне до весны-то как дотянуть?

— Далече он поехал? — снова поинтересовался Кружной.

— Сказывают, в губернию махнул. Видишь, на плотину надо оттуда разрешение выправить, иначе нельзя…

Новость была неприятной и задевала всех мужиков. Все стали сумрачно смотреть в сторону Первина: оголенные деревья парка уже не загораживали барского дома, и он хорошо был виден во весь рост, особенно большой, тяжелый и пустынный, с белевшими колоннами и рядом заколоченных окон. Даже необитаемый, он все еще, оказывается, таил угрозы для мужиков: насупился и обдумывает что-то свое, непонятное и опасное.

— Да-а, — протянул очень ветхий старик со слезящимися глазами и безбородым лицом скопца, — мы вот ждем, дадут землицы… Держи карман — свою бы не отняли, прости господи!

Про Поцелуева забыли. Он остыл после ходьбы и теперь зяб, сидел сгорбившись, спрятав руки в обтрепанные рукава. Домовитыми выглядели рядом с ним мужики в своих нагольных шубах, с шарфами, обмотанными вокруг шеи, в меховых самодельных шапках — овчинных, заячьих, даже лисьих. Ему надо было вставать и уходить, но он продолжал сидеть, так как вовсе не знал — куда отправиться искать заработка и приюта. Тревожные времена подорвали его зыбкое благополучие — одни усадьбы поопустели, в других напуганные, съежившиеся владельцы отмахивались от его услуг: уж какие там блеск и лоск! Теперь вот лопнула надежда на Бурова. Утлое суденышко состарившегося полотера и впрямь начинали захлестывать враждебные волны…

Наконец он поднялся, робко сдернул на прощание фуражку с головы, подхватил орудия своего упраздненного промысла и зашагал по полю, слегка охая на каждом шагу, как это делает сильно передрогший человек, с трудом двигающий окоченевшими членами. Его хилая серенькая фигурка скоро затерялась на однообразном, вытоптанном скотом жнивье.