Лопнувшей кожей на битом стекле –
лишь бы больней, солоней, аккуратней.
Жёсткая жизнь, как сапожная дратва,
нас пришивает к себе многократно –
злыми стежками из прожитых лет.
Быть бы моложе. Не стать бы мудрей...
Двери захлопнуты, ангелы в ссоре.
Нет победителей в яростном споре –
каждый в привычном до боли дозоре
зло и покорно теряет друзей.
Вот и январь. Неизменный вопрос –
чем бы наполнить последнюю стопку?
Дней и морщин настигающий топот,
боль в зареберье всемирным потопом –
в беге по кругу из чёрных полос.
Смерть бы прожить, как одну из суббот –
весело, чисто, безвольно, безбольно...
Выбор дороги – неблизкой, окольной,
выбор минуты – под звон колокольный,
выбор обещанный...
Начат отсчёт.
без названия
...а во мне сегодня гордость повесилась –
приказала без неё долго жить...
куролесила во мне, куролесила,
переслаивала мыслей коржи,
согревала, укрывала и прятала,
и лгала, хоть ненавидела лгать,
прижималась очень тёплыми пятками
к одиноким и замёрзшим ногам,
наливала, хохотала кокетливо,
вытирала незаметно слезу,
выбегала на мороз неодетая
за героем невесёлых безумств,
по ночам курила нервно на лестнице
и просила еле слышно: "спаси..."
...а сегодня вот взяла и повесилась...
на неё я не сержусь – нету сил.
о мотивам Шекспира
...Никогда, обомлев, перепуталось с вечно –
от надежды, прозрения, боли и страха...
В тёмной камере тихо.
Уставшая свечка
освещает Корделию в грубой рубахе.
– Это сделано ею в отчаяньи...
Боже...
Обезумевший Лир дочь выносит на площадь –
обессилен, унижен, убит, уничтожен –
проклинает, рычит, богохульствует, ропщет...
Длинной цепью предательств прикованный к дыбе,
плачет вздорный старик...
А вокруг только тени,
глыбы лжи, груды хлама, любимых погибель.
Бедный Лир перед дочкой встаёт на колени:
– Нет, не дышит... Коню и собаке, и крысе
можно жить. А Корделии милой не стало...
В голове злыми чайками мечутся мысли:
"Вот она, бесприютная пошлая старость..."
Плачет вздорный король без короны и свиты
средь предавших и мёртвых, глухих и ослепших...
Тихо в замке...
Уходит по каменным плитам
к дочерям старый Лир, расплатившийся грешник.
пенелопье
По точёной руке, словно вышивка, вьётся тату –
завитки, иероглифы, тёплые тайные знаки...
Ткать и ждать, распускать и надеяться невмоготу –
возвращайся скорее ко мне, царь прекрасной Итаки.
В белой комнате, тихой и светлой, как нежность твоя,
пахнет мёдом и лаской, и болью несшитых полотен...
Пусть твои корабли проведёт неусыпный маяк
по горячим морям из заждавшейся крови и плоти,
по тягучим и сонным волнам золотого руна,
по горам, каменистым, как дни без любви Одиссея...
В белой комнате бьётся о шторы вдова-тишина,
улыбаясь другим, лишь себе улыбнуться не смея...
Как тяжёлые бочки, грохочут ночные часы –
нет, не спать, распускать ненавистный спасительный саван.
Милый царь, где же ты? Торопись, возвращайся, спаси,
Одиссей, мой любимый, единственный мой златоглавый...