Избранное

Заброшенной дорогой
он петлял,
корсиканец, смуглый император,
разъяренный карлик, ступая
по следам вороньим на снегу.
Проклятия святые
его хватали в сумерках за плечи,
и волки отощавшие за ним
тащили ночи сквозь болотный чад.

А там, вдали, отголубела осень.

И, над деревней сделав круг, она
умчалась в облака. О тропы
родины, горьки красоты ваши,
словно плачи. Песчаные
извилистые тропы,
отполированные башмаками лет.
Годами увязая в буреломных зимах,
мы прислонялись
к жестким камням тьмы
и вслушивались в свет,
поющий над кострами,
высматривали жадно острова,
танцующие в южном море.
Нас жажда распинала.
Твоя душа, отчизна,
для наших губ колодцем
становилась, березовым
пьянящим соком в змеином
золотом гнезде. Твои сыны
с глазами, затененными
разлукой, возвращались,
чтобы любить…

Давным-давно здесь брел

лесистым склоном Орфей.
В древесных дебрях
и поныне
слышен его стон.

Ах, поющего дурачила

земля. Из глуби вод,
из пропастей его звала,
манила Эвридика. И мы,
сгибаясь,
ее разыскиваем в пыльных
травах, пока не разразится
гневным ливнем год.

Перевод Георгия Ашкинадзе.

ЛИТОВСКИЙ КОЛОДЕЦ

Шагаю сквозь песок. Над ивой —
небо.
Колодезный журавль, взлетай.
Пои меня землей.

Жаворонка голос в небесах.

На песню выше ястреба певец.
Сеятель заслушался тебя,
а жнец уже забыл.

Глядишь на вспаханный простор.

Там ветра свист, движение возов,
явись, творящая добро,
пои и пой до побеленья губ.

Перевод Георгия Ашкинадзе.

ПАМЯТИ РЫБАКА

Навечно
сорочьим пером
белый твой лик
вписан в лесные тени.
Громко прибрежный ветер,
донную рыбу дразня, вопрошает:
кто расставляет мне сеть?

Никто. Серой пичугой

ерш проплывает сквозь невод,
строит гнездо для потомков.
Над щучьей пастью глубин —
фонарь,
поплавок.

А кто мне дно просмолит,

умоляет челнок, кто мне
слово промолвит? Кошка
около свай блуждает,
кто окуня бросит ей?

Да, мы уже тебя позабыли.

Только ветер помнит еще.
И старая щука
не верит. На склоне
долгий кошачий вопль:
рушится небо!

Перевод В. Куприянова.

НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ