Избранное

Где-то, конечно, я огорчен своим промахом, новым промахом и страдаю от гнетущего чувства, что из меня никогда не выйдет толку. И не только отличного джигита, наездника, но и сносного ученика, постигшего таинства склонений. Разве я когда-нибудь буду отчубучивать по-русски, как этот Тигран или Цолак, читать Пушкина, как они?

И где-то уже стучало в мозгу: будет, будет и это, нгерский повеса. И на нашей улице, как говорят, будет праздник. И сердце мое громко забилось от радости при мысли о том, как Асмик ласково посмотрит на меня, когда я приду и сообщу, что я умею, как Цолак, говорить по-русски.

Решено: завтра я иду в школу. Я обо всем уже передумал, а сон не идет. Откуда эти навязчивые мысли и почему я не могу сомкнуть глаз? Разве я не знаю, что будет завтра?

Вот я иду в школу. Больная рука, как подобает, лежит в косынке. И я несу ее как драгоценный трофей. Я даже рад, что со мною это случилось. Кому из нас в детстве не грезились лавры героя?

Конечно, я пройду в школу мимо дома Асмик. Возле ворот я уроню что-нибудь и буду долго искать, а сам тем временем загляну во двор. Асмик непременно выйдет навстречу, поможет мне найти потерянный карандаш.

И чего-чего только не произойдет завтра!

Мои сверстники во все глаза смотрят на меня и, конечно, завидуют. Пусть! Пусть себе завидуют на здоровье, а мне до них нет дела.

Я должен пройти мимо дома Асмик. Мне надо взглянуть на нее. Нет, не то. Хочется скорее самому показаться ей, чтобы она пожалела меня. Нет, опять не то. Что это я говорю? Не пойду я мимо ее дома! И карандаш не уроню. Не надо мне ее помощи. Как-нибудь обойдемся и без нее. И жалеть меня не надо, я не девочка.

Просыпаюсь я от скрипа арбы на улице. Ночь растаяла. Где-то на все село горланит еще не съеденный папахоносцами петух.

Начинается обычный день в Нгере, каких мы встречали немало.

Скрипнула дверь. Это Аво пошел на работу. Скрипнула еще. Ушел и дед.

Мать уже давно хлопочет у очага. А вот и Васак. Сидя на постели, я нарочно одеваюсь одной рукой.

_*

С трудом я узнал учителя. Как он изменился! Нос заострился еще больше, желтые щеки совсем ввалились. Но голос, блеск прищуренных глаз, стук деревянной ноги об пол, когда он прохаживался между партами, — все в нем говорило, что он тот же парон Михаил, всезнающий, отечески ласковый с каждым и строгий к тем, кто вздумает перечить ему.

— Что же будем с тобой делать, голова? — склонился надо мной учитель. — Ты ведь здорово отстал, а?

— Я догоню, парон Михаил, — тихо ответил я, пытаясь встать.

— Сиди, сиди, — остановил меня учитель.

— Я догоню… — повторил я, исполненный решимости, — мне поможет Васак.

— Забеги и ко мне, если будет очень трудно…

— Спасибо, парон Михаил.

Васак не врал. Много и в самом деле прошли товарищи за мое отсутствие. Тут и десятичные дроби, и басни Крылова. Но все-таки кое в чем Васак перехватил.

Взять хотя бы басни Крылова. Ну кто из моих одноклассников, за исключением гимназистов, знал что-либо, кроме «Лисицы и винограда»? Даже Мудрый, который шел первым из нас по русскому языку, и тот безбожно путал слова басни. Так же и дроби. Какие там задачи? Хорошо, если все знают, как писать десятичные дроби. Но все-таки как много надо заниматься, чтобы догнать товарищей!

_*

Каждый день на Зеленой балке близ села дашнакский офицер учил своих солдат разным военным премудростям. Солдаты — это люди Тигран-бека, одетые в черные папахи. Впрочем, черные папахи носили офицеры, а солдаты — кто во что горазд. Они же не настоящие солдаты, а такие же крестьяне, как нгерцы, только мобилизованные Тигран-беком, главным дашнаком. Тигран-бек был небольшого роста, весь перекрещенный патронташами, в папахе, надвинутой на глаза. Этих людей в черных папахах еще называли папахоносцами. Так их перекрестили в Нгере.

Зеленая балка, где происходило учение, — клочок ничейной, бросовой земли, тут же за селом, местами голой, без единой травинки, местами покрытой неровной клочковатой растительностью, где рядом с вереском и разросшимися кустами бузины рос могучий конский щавель.

Прежде, когда еще дашнаков в селе не было, деревенские мальчишки играли здесь в войну. В этих зарослях, как в густом лесу, скрывалась перед неожиданной атакой грозная кавалькада Аво. А вот там, чуть подальше, где растут вереск и конский щавель, владычествовал другой атаман.

С приходом дашнаков Зеленая балка опустела. Были изгнаны оттуда и славные и бесславные атаманы.

Я не уставал смотреть, как высокий, одетый в черкеску офицер обучал Карабеда строевому шагу.

— Солдат Каракозян, ко мне!

Карабед, стоявший в строю, вдруг срывался и почти бегом мчался к офицеру. Не доходя до него трех шагов, он должен был, как это делали другие, топнуть левой ногой, приставить к ней правую и с каким-то изломом опустить руки по швам. У Карабеда все выходило наоборот: он топал правой ногой, приставлял левую, а руку забывал снимать с козырька.

— Отставить! — кричал офицер и, подбежав, с размаху ударял его по толстой щеке. — Что же ты, темнота, правую ногу от левой не отличишь? Шкуру с тебя спущу, а ходить научу. Повторить!